— Какие еще булочки?! — возмутился Денис. — Ты за кого меня держишь? Пойдем сейчас в гостиницу, там и поедим. Не хочешь в ресторан, закажем завтрак в номер.

— Но предупредить-то все равно надо!

— Ладно, иди. Только побыстрее.

Я попрощалась со всеми, получила у бухгалтера деньги. Настоятель благословил меня на дорогу. По счастью, мне не пришлось целовать ему руку. Хотя… После того как я поцеловала икону Богоматери, что-то во мне изменилось. Гордость и брезгливость словно улеглись, тихо ворча. Наверно, и руку священнику я смогла бы теперь поцеловать.

Бабушки хотели дать мне пакет с продуктами, но я отказалась. Денис все равно стал бы надо мной смеяться, а выбрасывать продукты, которые люди принесли в церковь, чтобы помянуть умерших, — нет, на это у меня рука не поднялась бы.

Уже подходя к воротам, я почувствовала какую-то тяжесть в груди. Постояла, глядя на белые стены и темно-коричневые, как шляпка боровика, купола. И с удивлением поняла, что мне будет не хватать этого пахнущего воском и ладаном полумрака, ликующего возгласа дьякона «Восстаните!», шороха отодвигаемой завесы у Царских врат, «Свете Тихий»… Всего этого, что так недавно вошло в мою жизнь и сначала не вызывало почти ничего, кроме глухого раздражения.

Я подняла руку и неловко перекрестилась. Впервые потому, что захотела, а не потому, что на меня смотрели и я вроде бы должна была это сделать.

* * *

Вчера он уснул как убитый, едва донеся голову до подушки, и даже не успел подумать, где будет спать Марина. Похоже, она не ложилась. Другой кровати в этой кошмарной хибаре просто не было. Или устроилась в этом омерзительном кресле?

Денис вообще-то не был слишком брезгливым, но здесь ему было просто тошно. Запах пыли и сырости, черная плесень на облупившемся потолке, отставшие от стен обои. Ничего удивительного, море в двух шагах, слышно, как ворчат разгулявшиеся за ночь волны. Вчерашняя унылая серость сменилась ярким солнцем и яростным ветром, под напором которого убогая изба вздрагивала и скрипела.

Скорей бы уж Марина вернулась. Свалить отсюда поскорее.

Ухо и щеку саднило. Марина вчера промыла их, но даже продезинфицировать было нечем. У хозяйки нашлись остатки какого-то вонючего одеколона, но Денис заявил, что скорее согласится умереть от заражения крови, чем от отравления химикатами. Одежда была просто в безобразном состоянии. Ветровка порвана, джинсы на колене тоже. А уж запачканное все было настолько, словно он принимал одетым грязевую ванну. Впрочем, валяться в луже, а потом пробираться по канализационным коллекторам — чему тут удивляться!

Марина, наверно, удивилась бы, узнав, что Денис тоже думал о благодарности и о том, что он теперь ее должник по гроб жизни — вопреки обычаям того странного дикого племени. Конечно, она была права, его благодарность не простиралась настолько, чтобы влюбиться в нее, но он решил, что теперь сделает для нее все, что только сможет.

В эти возвышенные размышления, однако, ворвалась сермяжная проза жизни. Вчера он воспользовался для естественной надобности кустами, но повторить это при свете дня показалось ему просто неприличным. Тем более при наличии рядом «удобств». Страшных, конечно, как на провинциальной бензозаправке, с дырой в трухлявом полу, но что делать.

Закончив свои дела и вздрагивая, как чистоплотный кот, залезший в грязь, Денис уже хотел открыть дверь туалета, но услышал совсем рядом голоса.

Те самые. Вчерашние.

Во рту моментально пересохло, а сердце упало в желудок и забилось там так, что начало тошнить.

Они его нашли. И неважно теперь, как именно. Почему-то пришло в голову, что сейчас они ворвутся в туалет и… утопят его в этой вонючей яме. Пожалуй, только теперь он понял, что значит «непостыдная смерть», которой так просят у Бога христиане.