— Жить? Для чего?

— Для детей и самой себя! Уразумела? — не отставала соседка.

— Для детей? А мы им нужны?

— Мамка! Ну, как можешь? Кто я без тебя? — подошла к Варе Анжела.

— Девочка моя! Сиротина горькая!

— Покуда ты живая, дочка не сирота! Это точно. И не звени пустое. Дитя от мамки начало берет. Ее теплом греется! Ты ее жизнь. С тобой она до старости. И не дурей, слышь? Бери себя в кулаки и начинай заново. Ништо не потеряно. Ты баба, как и другие. Не хуже лучших, не последняя и не первая вдова. Нас много и всякий день прибавляемся в числе. Бывает, иные спиваются, другие вовсе падают в грязь.

Но настоящие бабы все выдерживают. А почему? Кто сказал, что мы слабый пол? Да это вовсе не мы, а потому что над нами потолок слабый, не защищает пол. А в своей никчемности нас винит! Верно бренчу?

— Верно, Галка! — вспомнила Варя имя соседки.

— Во! Это уже по-нашенски! Вы тут не суетитесь, я все подмогну! Принесу сала, картохи, огурцов, капусты, молока и сметаны, понятное дело, пузырь прихвачу. И дышите серед нас радостно. Пусть пропадет горе! Мы станем жить назло ему.

Она вышла из дому, позвав за собой Анжелку. И вскоре на столе появилось все: холодец и винегрет, тушеная картошка и жареная рыба, пельмени и сметана, творог и капуста, домашний хлеб и помидоры. А посередине вспотевшая бутылка самогона.

— Маме нельзя пить! Она больна…

— Цыть-цыпленок! Твоя мамка наших кровей. Мы сами знаем, чем выбить с грудей тоску-кручину. С первого стакана взвоет, а на третьем запоет. Все вдовые через это прошли. И не тебе учить! — налила в стаканы, подала Варе:

— Пей, подруга!

— А что это?

— Первач! Знамо дело, я говна не принесу! Да ты не нюхай! То уж опосля, когда пузырь осушим, пустую понюхаем. А теперь пей! — наколола на вилку огурец, дала Варе, та поднесла стакан к губам, у Анжелки глаза округлились. От страха или удивленья перехватило дыхание. Она никогда не видела, чтобы мать пила что-то крепкое да еще стаканом. Тут же она пила давясь и морщась, но осилила до дна и, поставив стакан, спросила:

— Из свеклы?

— Хрен там из свеклы! Из зерна! Как же ты так от свойского отвыкла, что уже и определить не можешь! Эх- х, Варя! Знать, правду базарят, что в городе народ портится быстро, как молоко на солнце.

— Галка! А помнишь как шпановали? А как ходили за грибами и малиной? — спросила Варя.

— Все помню, иначе не пришла б! Ты давай лопай! Вон холодец, винегрет бери! — накладывала в тарелку матери всего.

— Слушай! А как же там мой Витя, один, ему холодно и скучно.

— Да хватит о нем, про дочку и про себя вспомни. Витька твой уже далеко. Ничем не поможет вам. Он умер, а нам всем жить надо! Так сам Бог велит, потому, помянем усопших и выпьем за живых…

— Тетя Галя, мамке нельзя.

— Тихо, стрекоза! Не считай за дуру, мне лучше знать! Сколько таких как она я заново жить заставила! Не дала влезть с ушами в депресняк. И нынче все мои бабы живые и здоровые! Куролесят с деревенскими жеребцами, аж дым коромыслом стоит. И твоя мамка одыбается, — глянула на Варьку, у той слезы реками текли по лицу.

— Господи! Ну за что дал долю поганую? Почему не заберешь? Сколько мне еще мучиться? — началась истерика. Анжелка кинулась к сумке с лекарствами.