И взять их неоткуда. А дед с молока собирал мне на велик. И такая досада взяла, что не получу его. Взял я палку покрепче, разломал ее, вставил корове так, чтоб рот был открыт все время и погнал нашу Зорьку вокруг деревни бегом, без отдыха и остановки. Где-то на десятом круге она меня так обдала зловоньем, что сам чуть не задохнулся, но удержался и погнал дальше. У самого перед глазами красные пузыри, но бегу, куда деваться? Не пойму, кого больше жаль, корову или велик, какой могу не получить. Вот так пригнал я Зорьку к реке, она, бедная, на колени упала, так пить хотелось ей, а нельзя, пока вся отрава из нее не выйдет. Погнал от воды и увидел слезы в глазах коровы. Знаете, Варя, вот тогда во мне зоотехник проклюнулся. Бегу, плачу сам, но гоню корову, чтоб спасти. Лишь в сумерках привел к реке Зорьку. Когда у нее живот совсем опал. Она попила немного и сама домой пошла. Еще восемь лет жила! Но меня больше всех любила. Как своего родного вылизывала, помнила доброе, хотя скотина, так все считают, ума и совести не имеет. А ведь это заблужденье. Скотина, случается, бывает много благодарнее людей. Вот здесь в деревне не могла разродиться женщина. У ребенка заднее прилежание было. Не головою, а ногами на свет пошел. Такое и у животных бывает. Врач в районе, позвали меня, умоляли, помоги Христа ради! Помирает баба, спаси! Ну, пришел. Жаль стало человека. Развернул, достал дитя. А когда уходил, мне даже спасибо не сказали. Случилось, горел конюх от самогонки. Откачал его, прочистил желудок. Ожил человек к ночи. Зато жена на меня с засовом набросилась и орала:

— Зачем спасал, кто просил? Пусть бы сдох, алкаш!

— Я ее стервой назвал с обиды. А мужик свой вывод сделал и ушел к другой. Неплохо живут. Двоих детей заимели, и пить перестал по-черному. Выходит, сама женщина виновата была.

— А мне какое дело до них? — ответила Варвара.

— Я понимаю, но мы живем среди них. И говорю о том не случайно. Жалейте прежде всего себя. Не рвите сердце жалостью ко всем. Это мой совет, — допил остаток вина:

— Я пришел к вам без всякой задней мысли. Пообщаться хотел как с интеллигентным человеком. Но не получилось, не восприняли, а может, заскорузли в своем горе и окончательно разуверились в людях, растеряли все свое тепло. Плохо это, Варя! Без общенья человек дичает. Не стоит вам терять себя! Ведь вы женщина!

— Михаил Николаевич! Коль так меня разделали, будем прямолинейны. Слишком дрянная слава за вами идет…

,— Хм-м! Но я даю людям то, чего они от меня ждут. Я никому не навязывался и ничего не обещал. Если б не получили ожидаемое, ославили бы импотентом. Разве не так? Вот и выбрал из двух зол меньшее. Но и теперь скажу, что слухи обо мне слишком преувеличены. Я мужчина, но не кобель. И не повеса. У меня в Липках есть свои друзья. Я хотел дружить и с вами. Но, как вижу, слишком сильно засело предубежденье против меня. Что ж, насильно не стану навязываться…

— Михаил Николаевич! У меня один вопрос! Могу ли рассчитывать на помощь?

— Какую? — остановился у двери.

— Хочу обзавестись своим хозяйством, все ж в деревне живу, нужна живность!

— А я тут в каком качестве сгожусь? Какое место мне отведете? Катух или стойло?

— Советчиком хочу попросить стать. Сама в том слабо разбираюсь.

— Варя, а сумеете ли физически потянуть? — отошел от двери, встал напротив женщины.

— Надо! Чтоб не смеялись как над никчемной, что у меня в сарае даже петух не кричит, а все продукты покупаю или выписываю. Слышу, как за спиной шепчутся и показывают пальцами на нас с дочкой.