|
И тогда самый богатый прииск, Измаил называется, вывели из-под артельщиков, вроде бы закрыли окончательно. Колючкой обнесли, охрану выставили, сплошь из уйгур, которые сначала стреляют из берданок своих, а потом только орут: «Стой, кто идет?» Якобы чтобы всякие-разные туда не шастали, в отвалах не копались, законсервированные матценности не разворовывали. Жила-то там глубоко под землей идет, и мантулит там в штольнях за харчи и винцо самый пропащий контингент — бичи, бродяги беспаспортные, алкаши, откинувшиеся бездомные зэки… Документами там особо не интересуются, да и зачем? Кто туда попал — тому уж обратно ходу нет, только в земельку-матушку. Кое-кто, правда, в бугры выбивается, в учетчики, в обслугу, а самые волчары — в охрану внутреннюю, своих же шмонать да на работы конвоировать. Спецов на Измаиле, почитай, и нету, механик на движке, и еще начальник, крепко пьющий мужчина из инженеров. Ну, а на крайние случаи имеется на комбинате специальная выездная бригада из людей нетрепливых… Тут шофер закашлялся смущенно, замолчал.
Последний час шли под фарами и в Шикшу прибыли, когда артельщики уже отужинали. В столовке, чистенькой, со свежими цветами и белыми салфетками на каждом столике, было пусто, только доедали два припозднившихся старателя и хлопотала у бачков повариха. Завидев гостей, она всплеснула пухлыми руками, тут же навалила им полный таз салата с помидорами и по глубокой тарелке плова. Пришел председатель, больше, по мнению Тани, похожий на молодого доктора физико-математических наук, за ним потянулись рабочие — все как на подбор ладные мускулистые ребята. Чувствовалось, что они здорово умотались за день, но нашли в себе силы вернуться сюда, чтобы посмотреть на гостей. Главным образом, надо полагать, на Таню. То ли по причине позднего часа, то ли из-за присутствия рабочих о делах не говорили. Появилась гитара. Тане было здесь вольготно и как-то надежно, будто знала этих ребят с детства. Невольно вспомнился Павел. А ведь он из того же теста. И еще подумалось: сложилась бы жизнь по-другому… Стало грустно. Председатель заметил это и, истолковав по-своему, предложил отправиться на боковую. Беседа моментально смолкла, гитару зачехлили… В отведенной ей крохотной комнатушке, смежной с председательским кабинетом, Таня спала крепко, без сновидений. Разбудил ее луч солнца, упавший на лицо сквозь окошко, и громкие, возбужденные голоса из соседнего помещения: — Спасибо, что предупредил. Двоих в охрану на карьере поставлю, одного — в поселке. Ну, и сам, конечно. — Людей дашь? — Людей не дам, лишних нет. Оружия тоже не дам — на всю артель один карабин, один револьвер и дробовиков пара-тройка… — Этого добра у самих навалом. Транспорт дай. — Нет у меня транспорта. Оба «магируса» на рассвете с рудой ушли, «газон» самому нужен. — Ну и жмоты вы, артельщики, одно слово, капиталисты. Это ж Ким, убийца, пойми ты! А ну как на прииск выйдет? — Выйдет — встретим. Комсомольских я по рации предупрежу, а дальше ему не забраться. Смотри — вот здесь река, здесь топь. Верхами не пройдет, там пропасть. Комсомольские пару человек у моста выставят. А вы на своем конце дорогу перекройте. И обязательно у поймы и на зимовье брошенном… — Да уж это-то Поручик сообразит, хоть и дурак. — Он, что ли, погоней командует? — Больше некому. — Охо-хо… И как раз на сокрушенном вздохе председателя из своей светелки вышла Таня, одетая и причесанная. Председатель кивнул ей, как старой знакомой, а его собеседник — сутулый, морщинистый, в потрепанном офицерском кителе без погон — ошалело вытаращил подслеповатые глазки. — Что случилось? — спросила Таня. |
