Шарп двигался к факелу на ржавой скобе, мятущийся свет которого озарял ступеньки невысокого крыльца, оккупированного пьяным бабьём. Кривая на один глаз ведьма в правой руке держала полупустую бутылку, в левой — ребёнка. Её соседка, с окровавленной головой, кормила двух младенцев обвисшими грудями. Шарп прошёл мимо них и толкнул тяжёлую дубовую дверь.

Сальные свечи, оплывающие на крюках под потолком, освещали толпу народа разного пола и возраста. Джин в трущобах пили все. Только он давал блаженное забытьё. Шарпа встретили враждебным молчанием.

Он стал проталкиваться вперёд, держа одну ладонь на кошельке, а второй крепко сжимая сумку, ради которой и пришёл сюда. Разок пришлось рыкнуть на детину, не желавшего пропускать стрелка. Видя, что солдат их не боится, обитатели дна неохотно уступили дорогу, и Шарп оказался у стола, где высились ряды бутылок, и стоял бочонок эля. Спиртное стерегли два крепыша с непроницаемыми лицами. Один поигрывал дубиной, у другого был пистолет с широким раструбом дула. За спиной Шарп слышал тихие проклятия в свой адрес и пожелания убираться к чёрту.

Всё пространство за столом заполняла статная ширококостная женщина. Рыжие волосы с проседью были собраны на затылке в гульку. Рядом с ней, прислонённая к стене, покоилась окованная железом колотушка.

— Чего тебе, солдат?

«Солдат». Офицеры сюда нечасто заглядывали.

— Мэгги?

Она с подозрением всмотрелась в него. Он назвал её по имени, но кто в трущобах не знал Мэгги Джойс? Мэгги Джойс, утоляющую джином вечную жажду местных насельников; Мэгги Джойс — повивальную бабку и сводню; Мэгги Джойс, восемь раз выходившую замуж и столько же раз овдовевшую. Годы добавили ей пышности, но под жиром скрывались мышцы, силе которых позавидовал бы иной мужчина. Лицо исчертили морщинки, а ведь она, думал Шарп, всего на три лета старше него. Один из охранников по её знаку шагнул к Шарпу.

— Ты кто такой? — спросила она сурово.

Шарп улыбнулся:

— А где Том?

— Ты кто? — в голосе её прорезалась сталь.

Шарп сдёрнул кивер. Улыбка стала шире:

— Мэгги, Мэгги…

Она нахмурилась, обратила внимание на офицерский кушак, сумку, палаш, затем взор её поднялся выше, к обветренному лицу над чёрным воротником и… ахнула, обмякнув:

— Господи, ты? — она так и не избавилась от ирландского выговора, единственного наследства, доставшегося ей от родителей, не считая быстрого ума и недюжинной силы, — Ты? Дик…

— Он самый. — Шарп не ведал, смеяться ему или плакать.

Мэгги выбежала из-за стола, прижала к себе, и на глазах удивлённого до крайности трущобного люда офицер обнял её в ответ.

— Господи Боже, полюбуйтесь-ка на него! Ты — офицер?

— Офицер.

— Христос на кресте! Тогда меня они должны сделать папой римским! Надо выпить!

— Надо. — он водрузил кивер на стол, — А где Том?

— Умер Том. Лет десять тому. Боже мой! Боже мой! Какой ты стал! Постель понадобится?

— Я остановился в «Розе».

Она вытерла слёзы:

— Были времена, Дик Шарп, когда всё, чего ты желал от жизни — моя постель. Иди-ка сюда. Дай тем грешникам хорошенько полюбоваться тобой.

Они сели рядком на лавку. Сумку стрелок положил на пол, вытянув длинные ноги под конторку. Мэгги Джойс не сводила с него восхищённых глаз:

— Господи! Какой же ты!

Держась за руки, как дети, они смеялись. Когда он сбежал из приюта, она стала ему матерью, старшей сестрой, первой женщиной. Тогда она была тоненькой и гибкой, как хлыст.

Слёзы катились по её щекам:

— А я-то думала, ты давно сгинул!

— Нет уж.