— Береги себя! — кричала ему вслед Мэгги, — И поскорей возвращайся назад!

Переулки были темны, как душа откупщика. Вышла луна, однако её сияние сюда не проникало. Слишком высоки были дома, слишком тесно натыканы.

Шарп надрался и понимал это. Он будто наведался в минувшее, размяк и оттаял. Пересёкши дворик, стрелок прошёл под арку. В сентиментальном умиротворении, навеянном джином и воспоминаниями, трущобы представлялись Шарпу уютным, душевным уголком, населённым добрыми, дружелюбными людьми. Шарп громко расхохотался. Сатана задери всех лордов, особенно брехливых, как псы, политиканов! Никого сейчас стрелок не ненавидел так сильно, как гнилых до самого нутра политиканов.

Двое мужчин неотступно следовали за ним, соблюдая дистанцию, но и не теряя из вида. Визит намеченной жертвы в Сен-Жиль стал приятной неожиданностью для головорезов, ведь дурашка сам вёл их туда, куда даже боу-стрит-раннеры  не дерзали совать нос, и где смерть постороннего человечка была делом обыденным и не вызывавшим расспросов.

Душегубы знали, на кого охотятся, но боевые навыки жертвы их ничуть не пугали. Они не боялись воина, они не боялись прославленного воина, и уж определённо они не боялись пьяного вдрызг прославленного воина. Как бы ни был ты быстр и умел, нападение исподтишка застанет тебя врасплох. Шарп испустит дух, прежде чем поймёт, откуда исходит опасность.

Стрелок и не подозревал, что за ним следят. Прошлое владело им. Плакали дети. В Сен-Жиле всегда плакали дети, но только маленькие. Годам к четырём жизнь заставляла их усвоить накрепко: плач бесполезен. Мысли Шарпа перескочили на оставшуюся в Испании дочь, и стрелок пьяно прослезился, привалившись к стене.

Народу вокруг хватало. Потаскушки выстроились вдоль домов. Другие возвращали домой с промысла на Друри-Лейн. Их сутенёры, жестокие хозяева, отбиравшие выручку и вознаграждавшие побоями, кучковались под редкими факелами, что высвечивали островки грязи и кирпичи.

Шарп глубоко вздохнул. Последний раз он так налакался под Бургосом, в ночь перед взрывом. Отсюда, с лондонского дна, Испания казалась сном и сном чужим. Будто не Шарп рвал французов за Орла под Талаверой, будто кто-то другой бежал под картечью в брешь Бадахоса… Шарп оттолкнулся от склизкой стенки и поковылял дальше.

Шаги за спиной привлекли его внимание. Он неловко развернулся, предпочитая встречать лицом опасность, какой бы она ни была. Из-под ближайшей арки вынырнула девушка, огляделась и поспешила к нему. На ней была шаль, глазищи сверкали нездоровым чахоточным блеском. Чахотка лучше сифилиса, отстранённо решил Шарп. Она, по крайней мере, одаривает горемык потусторонней неземной красотой до того, как они выкашляют лёгкие.

Девушка подняла юбки, перепрыгивая канаву, и вильнула бёдрами, подходя к Шарпу. На её губах играла несколько нервная улыбка:

— Скучаешь, красавчик?

— Нет. — разочаровал её Шарп.

Она, по-видимому, надумала подзаработать на похоти проходящего мимо подвыпившего офицерика, да только просчиталась. К его изумлению, она обвила худыми руками его шею и, прильнув щекой к его щеке, прошептала:

— Я от Мэгги. У тебя на хвосте парочка живодёров.

Он обнял её. Справа виднелась подворотня. Насколько он помнил, она вела в тупичок, куда выходили чёрные ходы двух домов. В дальнем конце имелась деревянная лестница в мансарду, где когда-то жил еврей. Он носил пейсы и ходил всюду, уткнувшись в книжонку. Обитатели Сент-Жиля не трогали старика, полагая безвредным чудаком, с которого и взять-то нечего, а после смерти в его каморке под крышей нашли тысячу золотых гиней. По слухам. Такими слухами полнились трущобы.

— Идём.

Шарп схватил девушку за руку и потащил в подворотню, пьяно гогоча, хотя предупреждение протрезвило его со скоростью двадцатифунтового ядра.