Смерть Эрико пока казалась мне чем-то далеким. Я не могла принять ее как есть. Это была мрачная реальность, которая понемногу приближалась ко мне, скрываясь по ту сторону рожденной шоком бури. Юити казался поникшим, как ива под проливным дождем.

Поэтому мы специально не говорили о смерти Эрико, что-то, непонятно что, нарастало во времени и пространстве, и сейчас у нас не было никакого выхода — только быть вдвоем. Ничего другого не оставалось, впереди тоже ничего не было, мы ощущали теплоту безопасного пространства. У меня не получается выразить это словами, но мне казалось, что обязательно настанет момент расплаты. Такое громадное и страшное предчувствие. И эта громада, наоборот, воодушевляла двоих сирот, пребывавших во мраке одиночества.

Когда совсем стемнело и наступил прозрачный вечер, обильный ужин был готов и мы приступили к еде. Салат, пирог, рагу, котлетки. Жареный в масле соевый творог, овощи, вареные в сое, лапша из бобовой муки и салат с птицей, киевские котлеты, свинина в кисло-сладком соусе, китайские пирожки шаомай… Блюда из разных стран шли вперемешку, но мы, спокойно, никуда не торопясь, съели все, запивая вином.

Юити опьянел, чего обычно с ним не случалось, я подумала: странно, выпили-то мы немного, посмотрела на пол и обомлела: там валялась пустая винная бутылка. Наверное, он опустошил ее, пока я готовила еду. Неудивительно, что он опьянел, — подумала я и спросила:

— Юити, а ты что всю эту бутылку выпил?

— Ага, — ответил он, лежа на диване и грызя сельдерей.

— А по лицу незаметно совсем, — сказала я, и Юити вдруг сразу сильно погрустнел. Я подумала: трудно ладить с этими пьяными, и спросила:

— Что случилось?

Юити ответил абсолютно серьезно:

— За этот месяц мне все об этом говорили. Прямо в сердце отпечаталось.

— Все — это твои институтские товарищи?

— Угу.

— Так ты целый месяц пил?

— Угу.

— Ну, тогда, конечно, зачем было мне звонить, — улыбнулась я.

— Телефон светился, — он тоже улыбнулся мне в ответ. — Ночью возвращаешься пьяный домой, а телефонный автомат ярко светится. Его хорошо видно, даже издалека на темнущей дороге. Дойду до него — ой, Микагэ надо позвонить: ххх — хх — хх, найду телефонную карточку, даже в будку войду. Но как только подумаю, где я нахожусь, о чем буду говорить, сразу желание пропадает и не звоню. Вернусь домой, завалюсь спать, а снится, что ты плачешь по телефону и сердишься на меня.

— Ну, то, что я буду плакать и сердиться — ты сам себе напридумывал. Не так страшен черт, как его малюют.

— Да. Я вдруг почувствовал себя счастливым. — Юити и сам, наверное, плохо понимал, что говорит. Он продолжал очень сонным голосом, выцеживая из себя слова по капле: — Микагэ, мамы не стало, а ты пришла в эту квартиру и сейчас здесь, передо мной. Если бы ты рассердилась и не захотела больше видеть меня — что ж, ничего не поделаешь, я был к этому готов. Тогда мы жили здесь втроем…Мне так тяжело стало. Думал, больше не увидимся… Мне всегда нравилось, когда кто-нибудь останавливался у нас и спал на диване для гостей. Такие белоснежные простыни, собственный дом, а как будто где-то в поездке… Я последнее время плохо питался. Много раз думал: дай-ка приготовлю себе что-нибудь. Но еда тоже светится. Съешь ее, и всё пропадет, правда же? Мне было лень, и я только и делал, что пил. Если я все как следует объясню, ты, может, никуда не уйдешь и останешься здесь. Ну, по крайней мере выслушаешь меня. Мне было страшно надеяться на такое счастье. Очень страшно. Я надеялся, но если бы ты на меня рассердилась, то тогда бы я уж точно опустился на самое дно глубокой ночи.