К полудню меня лихорадило, и моя рука раздулась так плотно в бинтах, что я вынужден был ослабить их. Даже это действие, заставило меня вскрикнуть. Мне необходимо лечение, но снег валил сильнее чем когда-либо, и я не в состоянии добраться до Коттери, не говоря уже о Хемингфорд Хоум. Даже если бы день был ясным, светлым и сухим, как мне удастся завести заводной ручкой грузовик или «Ти» только одной рукой? Я сидел на кухне, подкармливая печь, пока она не ревела как дракон, истекая потом и дрожа от холода, держа забинтованную руку у своей груди, и вспоминания как доброжелательная миссис МакРиди рассматривала мой загроможденный, не особенно процветающий палисадник. «У вас есть телефонная связь, мистер Джеймсе? Вижу, что нет».

Нет. Не было. Я был один на ферме, которую сам запустил, без средств для вызова помощи. Я видел, что плоть начала краснеть за пределами бинтов: на запястье, полном вен, которые несли яд по всему моему телу. Пожарные потерпели неудачу. Я думал перерезать запястье жгутом — убийство моей левой руки, ради спасения остальной части меня — и даже ампутации ее топором, которым мы обычно рубили поленья и обезглавливали случайной курицы. Обе идеи казались совершенно оправданными, но также они выглядели слишком трудоемкими. В конце концов, я не сделал ничего, только поковылял обратно к «шкафчику боли» за очередными таблетками Арлетт. Я принял еще три, на этот раз с холодной водой — мое горло горело — и затем вернулся на свое место у огня. Я умру от укуса. Я был уверен в этом и смирился с этим. Смерть от укусов и инфекций была столь же распространена как грязь на равнинах. Если боль станет сильнее, чем я смогу вынести, то я проглочу все остающиеся таблетки от боли сразу. Единственное, что мешало мне сделать это прямо сейчас, — кроме страха смерти, который, думаю, охватывает всех нас, в большей или меньшей степени — была возможность того, что кто-то может приехать: Харлан, или шериф Джонс, или доброжелательная миссис МакРиди. Было даже возможно, что поверенный Лестер мог объявиться с очередными угрозами насчет тех, богом проклятых ста акров.

Но больше всего я надеялся на то, что Генри мог вернуться. Все же, он не сделал этого.

Зато пришла Арлетт.

Вы, возможно, задавались вопросом, откуда я знаю об оружие Генри, купленным в ломбарде на Доддж-Стрит, и ограблении банка на Джефферсон-Сквер. Если вы сделали это, вы, вероятно, сказали себе, «Ну, между 1922 и 1930 годами много времени; достаточно чтобы заполнить многие детали в библиотеке, хранящей старые номера Омаха Уорлд-Геральд».

Конечно, я обращался к газетам. И написал людям, которые встретили моего сына и его беременную подругу на их коротком, роковом пути из Небраски в Неваду. Большинство из тех людей ответили на письмо, достаточно чтобы снабдить деталями. Такая любознательная работа имеет смысл, и без сомнения удовлетворит вас. Но те исследования проходили несколько лет спустя, после того, как я покинул ферму, и только подтвердили то, что я уже знал.

Уже? Спрашиваете вы, и я отвечу просто: Да. Уже. И я узнал это не после того, как это произошло, но, по крайней мере, часть этого прежде, чем это произошло. Последнюю часть этого.

Как? Ответ прост. Моя покойная жена сказала мне.

Вы конечно не поверите. Я понимаю это. Любой здравомыслящий человек поступит так. Все, что я могу сделать, повторить, что это мое признание, мои последние слова на земле, и я ничего не добавил в него, из того что не знаю наверняка.