Вдали виднелись горы — огромные, туманные, по которым до сих пор бродили призраки чероки. Обширные склоны были сейчас безлюдными, но и раньше только несколько отважных, которые не принадлежали к племени чероки, могли назвать горы своим домом. Джейн понравились бы горы. Они были древними, покрытыми серебряным покрывалом. Горы однажды возникли на земле, а потом разрушались ветром и дождем так много лет, что люди не могут себе это даже представить. В этих горах были места, где время остановилось.

Горы и земля излечили его. Процесс был настолько медленным и незаметным, что он до настоящего момента не понимал, что уже излечился. Возможно, окончательное выздоровление наступило, когда Джейн снова научила его смеяться.

Он попросил ее позволить жизни идти своим чередом, и она согласилась. Джейн покинула его одним тихим утром без единого слова, потому что он попросил ее об этом. Она была в него влюблена, и Грант знал это. Он притворялся, что это что-то другое, вроде давления обстоятельств, которое толкнуло их друг к другу. Но даже тогда Грант знал правду, и Джейн знала.

Черт! Он скучал по ней так сильно, что испытывал боль, и если это не любовь, то он надеялся никогда не полюбить, потому что просто не сможет это вынести. Грант не мог избавиться от мыслей о ней. Отсутствие Джейн обернулось такой болью от пустоты, которую он не мог ни облегчить, ни заполнить.

Она было права. Грант побоялся воспользоваться этим шансом, не смог позволить себе открыться, так как это могло привести к новой боли. Но ему все равно было больно, и будет глупцом, если позволит ей уйти.

Но сначала надо залечить другую старую рану.

Он любил своих родителей и знал, что они тоже любят его. Но они были простыми, жившими на земле людьми, а он превратился в человека, которого они не узнавали. Его сестра была красивой светловолосой женщиной, которая была довольна своей работой в библиотеке, тихим мужем и тремя детьми. Прошло уже несколько лет с тех пор, как он в последний раз видел племянника и двух племянниц. Когда год назад Грант останавливался у родителей, чтобы сказать им, что вернулся и купил ферму в Теннеси, они все чувствовали себя настолько неуютно, что Грант уехал всего через несколько часов, так и не повидавшись с Рей и ее детьми.

Вот он и вернулся в Джорджию. Он поднялся на видавшее лучшие времена, старое крыльцо и постучал в двери дома, в котором вырос. Дверь ему открыла мать, вытиравшая руки о передник. Приближался полдень, и сколько он помнил, обычно в это время она готовила ленч для отца. Но здесь они называли это не ленчем, а обедом, а вечерний обед ужином.

В ее медово-коричневых глазах, так похожих на его, но более темных, отразилось удивление.

— Вот так сюрприз. Почему ты постучал? Почему не вошел сразу?

— Не хотел, чтобы меня пристрелили, — честно признался он.

— Ты ведь знаешь, что я не разрешаю твоему отцу держать оружие в доме. Единственное ружье — это старый дробовик, который лежит в сарае. И почему ты об этом подумал? — сказала она, возвращаясь в кухню. Грант последовал за ней. Все в этом старом доме было хорошо знакомо ему, практически как его собственное отражение.

Он пристроился на одном из старых стульев, которые стояли вокруг стола. Это был тот самый стол, за которым он сидел еще мальчишкой.

— Мам, — протянул он — В меня стреляли так много раз, что я считаю это нормальным порядком вещей.

Она на мгновение замерла, опустив голову, и продолжила заниматься бисквитами.

— Знаю, сынок. Мы всегда это знали. Только вот не знали, как до тебя достучаться, как вернуть тебя назад. Ты был совсем мальчишкой, когда уехал от нас, а вернулся уже мужчиной, и мы не знали, как с тобой разговаривать.

— Со мной нельзя было говорить. Я тогда был слишком ранимым и диким.