А километрах в пяти в лесу находилось озеро, и в нём рыба водилась настоящая: лещи с блюдо, как говорил Степан, окуни с тарелку. Только вот беда, Манюшку на это озеро мать ну никак не пускала.

Бездонное оно. Отец пойдёт, возьмёт тебя с собой, а одна — и не думай.

А Степану всё некогда, дел много.

Терпела Манюшка, терпела и решила первый раз в жизни слукавить. Да ещё как!

— Мам, — говорит, — Васька на кладки приходил, бабушка Анисья меня завтра на пироги звала с курятиной. Я пойду?

— Иди, — согласилась мать. — Коли охота, и ночевать остался. Хоть с девчонками поиграешь, а то с мальчишками и вовсе от девчачьих игр отошла.

— Хорошо, — сказала Манюшка, а сама в сторону смотрит. Мать говорит, что в глазах всю правду прочитать можно. Ну-ка она вместо пирогов у неё в глазах про озеро прочитает?

На другой день Манюшка чуть свет собралась. Краюшку хлеба, удочки с вечера приготовила. Умываться не стала, чтобы мать не проснулась. И скорей по тропинке, да не к деревне где бабка Анисья пироги пекла, а в другую сторону, в самую глухомань.

Никогда ещё на этом озере Манюшка не бывала, но знала: дорога одна, не заблудишься. Пришла, когда солнце вставало над лесом. Скорей-скорей на берегу у самой воды под молодой берёзкой устроилась — солнце не печёт, красота! И пошло дело: окуни и правда чуть не в руку, ну просто червяков не напасёшься.

Ребячье сердце до того разгорелось, что Манюшка и не заметила, как погода переменилась. Собралась гроза. Сильный ветер поднялся, деревья загудели, закачали верхушками, а тонкая берёзка кланялась, как живая, всё ниже. Манюшка хотела уж перебежать под старую ёлку — под ней лучше убережёшься. Оглянулась и помертвела: нет ей ходу на берег. Берёзка-то росла на маленьком острове, а островок всё дальше от берега к середине озера отплывает, и качает его волной, точно лодку. Плывёт островок, плывёт на нём испуганная девочка, а сверху дождём как из ведра поливает.

«Может, искать меня пойдут?» — подумала Манюшка и не сдержалась — заплакала. Вспомнила: ведь до завтра мать и беспокоиться не станет, сама сказала, чтобы у бабки Анисьи ночевать осталась.

«Неужели тут ночевать придётся? А если островок потонет?» Манюшка сидела смирно, пошевелиться боялась: может, он вовсе не крепкий, островок-то, как провалится под ногами…

А потом, щука, говорят, в этом озере живёт большущая. Не то что утку — гуся утащить может. А может, и её, Манюшку?

Что-то вдруг толкнуло островок, толстое, длинное. Манюшка вскочила, ухватилась за берёзку. Насилу рассмотрела: бревно это, ветром его к островку прибило.

Пока Манюшка бревно разглядывала да ладошками слёзы вытирала, островок тихонечко плыл-плыл и к другому берегу причалил. И сразу ветром тучи куда-то унесло, дождь перестал, солнце засветило, будто никаких страхов и не было.

Манюшка как вскочит да с островка на землю прыг, пока островок ещё куда-нибудь не отправился. Припустилась по берегу до знакомой тропинки. У самого дома уж вспомнила: окуни на кукане в озере остались. До окуней ли тут было!

Прибежала домой и к матери. Та удивилась.

— Что ты, дочка? Может, бабушка Анисья неласково встретила?

А Манюшка к ней лицом прижалась и плачет:

— Никогда, никогда больше тебя обманывать не буду.

Ванятка только слушал, широко раскрыв глаза. Ну и отчаянная эта Манюшка. Ему бы никогда так не расхрабриться. Может и правда, девчонки-то лучше?

Так они жили и ссорились и опять мирились, потому что всё-таки крепко любили друг друга.