– Оденигбо не урод. Красота бывает разная, – отозвалась Оланна.

– Так утешали сородичи обезьяну энве: красота бывает разная.

– Мужчины из Аббы – не уроды, – вмешалась тетя Ифека. – Если на то пошло, я сама родом оттуда.

– А родня твоя разве не похожа на ту самую обезьяну? – сказала Аризе.

– Твое полное имя – Аризендиквуннем, так? В тебе течет наша кровь. Значит, и ты похожа на обезьяну, – пробурчала тетя Ифека.

Оланна засмеялась.

– Что ты все о свадьбе да о свадьбе, Ари? Есть кто на примете? Или тебя познакомить с братом Мухаммеда?

– Нет, нет! – Аризе в притворном ужасе замахала руками. – Папа меня убьет, если узнает, что я заглядываюсь на мужчину-хауса.

– Только отцу придется убивать труп – я первая до тебя доберусь. – Тетя Ифека поднялась с миской очищенного риса в руках.

– Есть у меня кое-кто на примете, сестренка. – Аризе придвинулась ближе к Оланне. – Но он меня совсем даже не замечает.

– Что ты там шепчешь? – встрепенулась тетя Ифека.

– Не с тобой разговариваю, а со старшей сестрой, – сказала Аризе, но продолжала уже громче: – Его зовут Ннакванзе, он живет неподалеку, в Огиди. Работает на железной дороге. Но он ничего такого мне не сказал. Может, вовсе и не глядит на меня.

– Если не глядит, значит, у него с глазами плохо, – фыркнула тетя Ифека.

– Вот несносная женщина! Не дает мне спокойно поговорить с сестрой! – Аризе закатила глаза, но по всему было видно, что она довольна и наверняка воспользовалась случаем, чтобы рассказать матери о Ннакванзе.

В ту ночь, лежа на кровати дяди и тети, Оланна смотрела на Аризе сквозь висевшую на веревке тонкую занавеску. Веревка, нетуго натянутая между двумя вбитыми в стену гвоздями, провисала в середине. Оланна пыталась представить, каково было Аризе и ее братьям, Одинчезо и Экене, видеть родителей сквозь занавеску, различать, как движутся бедра отца, а руки матери сжимают его, слушать звуки, которые дети наверняка принимали за стоны боли. Оланна никогда не слышала, как занимаются сексом ее родители, – ни звука, ни намека. От родителей ее всегда отделяли коридоры, и с каждым новым переездом коридоры делались длиннее, а ковры толще. Когда они въехали в свой нынешний дом с десятью комнатами, отец и мать впервые за все время поселились в разных спальнях. «Мне нужен весь платяной шкаф, а папа пусть приходит в гости!» – пошутила мать, но в ее девическом смехе Оланна уловила фальшивую ноту. Отсюда, из Кано, неискренность отношений родителей казалась ей еще тяжелее и постыдней.

Окно было открыто, в неподвижном ночном воздухе стояла вонь канав позади дома, куда сливали ведра с нечистотами. Вскоре раздались приглушенные голоса золотарей, выгребавших отбросы; под лязг их лопат Оланна и заснула.

Нищие у ворот дома, где жила семья Мухаммеда, не двинулись с места, завидев Оланну, – остались сидеть на земле, прислонясь к глинобитным стенам. Мухи облепили их так густо, что ветхие белые кафтаны казались забрызганными темной краской. Оланна хотела бросить им в миски денег, но передумала. Будь она мужчиной, они бы загалдели, потянулись к ней с мисками, а мухи поднялись бы жужжащей тучей.

Один из привратников узнал Оланну и поспешил открыть ворота:

– Добро пожаловать, мадам.

– Спасибо, Суле. Как поживаете?

– Вы помните, как меня зовут, мадам! – Суле просиял. – Спасибо, мадам. Хорошо, мадам.

– А как ваши родные?

– Хорошо, мадам, хвала Аллаху.