– Надо тебе в Москву ехать, – предложил я Артуру. Развивая мысль, сказал: – И чем быстрее, тем лучше. И рапорт везти самому Феликсу Эдмундовичу, а не замам. Доложишь товарищу Председателю ВЧК по Тухачевскому – пусть думает, отчего поляки нашего командующего фронтом берегут. Согласен, что это наводит на размышления?

Особоуполномоченный ВЧК кивнул. Если поляки так берегут Тухачевского, то их устраивает его ведение кампании. Значит, он что-то делает не так. Или же, а это еще хуже, хотя и маловероятно – самый прославленный наш полководец вступил в сговор с Пилсудским. Конечно, это все еще нужно проверять. Я лично, обладая «послезнанием», считал, что бывший гвардеец не изменник, но, мягко говоря, не самый хороший военачальник. Другое дело, что сведения, почерпнутые из ненаписанных книг и неопубликованных документов, к делу не пришьешь.

– Если Дзержинский в Москве, – заметил Артур.

Что да, то да. За то время, что я был вхож на Лубянку, Феликс Эдмундович добрую треть провел в разъездах – то на фронте, а то в каком-нибудь из городов, где происходило нечто важное. Первый заместитель Председателя, товарищ Ксенофонтов, человек неплохой, и чекист отличный. Но я представляю, что он скажет, узнав, что чекисты, да еще и из начальствующего состава, приняли вызов на дуэль. Пожалуй, домашним арестом мы не отделаемся, здесь трибуналом пахнет, а под трибунал идти не очень хочется. Расстрелять-то не расстреляют, но получить срок с последующим лишением должностей, исключением из партии – тоже не сахар.

– Можно бы на Лубянку позвонить, но не хочется. Ксенофонтов спросит – а что за дело такое? – вздохнул Артузов.

– А что, кроме Ивана Ксенофонтовича и спросить некого? – удивился я.

Неужели у Артура нет на Лубянке приятеля, которому можно позвонить, и поинтересоваться – на месте ли шеф?

– Спросить-то можно, но звонок через коммутатор пойдет, все равно Ксенофонтову доложат.

Дескать – Ксенофонтов может обидеться, что особоуполномоченный интересуется наличием Председателя, игнорируя его самого, как исполняющего обязанности и начнет интересоваться?

– У Смирнова спросим, уж он-то всегда все знает, – усмехнулся я.

Артузов кивнул. Думаю, он лучше меня знал о связях Игоря Васильевича в Главном штабе ВЧК.

– Так и сделаем, – согласился Артур. – А ты пока своих докторов дожимай. Как знать, не окажется ли это дело важнее Тухачевского?

«Дожать» оставалось не докторов, а только одного Митрофанова, отловленного по дороге к Минску. Зря убегал, все равно поймали. Надо бы еще выяснить, кто сообщил доктору об интересе столичных чекистов к его персоне? Ну да, выясним. Точнее – я выясню.

Я читал списки призывников, получивших медицинское освобождение от воинской службы, и диву давался – почему раньше никто не обратил внимания, что из семидесяти призывников, прибывших в губернский центр из Дорогобужа, двадцать признаны «негодными к службе в военное время», а из Рославльского – сорок из восьмидесяти? Если оценить общее количество парней, представших в марте тысяча девятьсот двадцатого года перед комиссией, то количество «белобилетников» составило почти сорок процентов! Если в округленных цифрах, то в марте РККА «недополучила» пятьсот человек, в апреле четыреста, в мае – семьсот, а в июне – тысячу. Две тысячи шестьсот человек за четыре месяца! Это же четыре батальона, а по меркам гражданской войны – так целый полк.

Удивительно, но в январе-феврале двадцатого года количество освобожденных от воинской службы составляло пять процентов.