— Да.

— Ты знала его.

Она кивнула.

— И теперь чувствуешь, будто тебя предали? Не просто как летериийку, но как личность. Ну, это тяжелый случай…

— Здесь ты не прав, Железный Клин. Я не чувствую себя преданной. В том и проблема. Я слишком хорошо его понимаю, я понимаю его решимость.

— И хотела бы быть с ним?

— Нет. Я видела Рулада Сенгара — императора — я видела, как он вернулся к жизни. Будь это Ханнан Мосаг, Король- Ведун, я… да, я решились бы забросить лот в те воды. Но не с императором…

— Он вернулся к жизни? Что ты имеешь в виду?

— Он был мертв. Мертвее не бывает. Убит, добывая меч для Мосага — какой-то проклятый меч. Который не желал покидать его руки.

— Почему они просто не отрубили руку?

— Полагаю, этим бы все окончилось; но он вернулся.

— Ловкий трюк. Интересно, будет ли он столь же удачлив в следующий раз.

Они вышли на опушку и увидели, что все уже в седлах. Серен вымученно улыбнулась: — Судя по слухам, он удачлив.

— Его снова убили?

— Да, Железный Клин. В Трейте. Какой-то солдат не из Летера. Просто подошел и сломал ему шею. Даже не потрудился снять золотые монеты с тела…

— Дыханье Худа, — пробормотал он. — Никому не говори.

— Почему?

— У меня репутация человека, умеющего находить опасных врагов. Вот почему.

На расстоянии дневного пути от поляны статуй жило одиннадцать Тартеналов. Горбун Арбэт давно был избран для задачи, которую угрюмо, но честно исполнял. Каждый месяц объезжать округу с двухколесной тележкой, от одной семьи Должников землевладельца из Дреша к другой. Ни на одной ферме не оставалось чистокровных Тартеналов. Дети — полукровки сбегались, чтобы встретить старого Горбуна Арбэта, поприветствовать его, кидая гнилые фрукты в спину. Он забрасывал лопаты дерьма из выгребных ям в свою тачку, а дети смеялись и выкрикивали оскорбления.

Среди Тартеналов все существующее в физическом мире имело символическое значение, и эти значения соединялись, образуя секретный язык.

Дерьмо означало золото, моча — эль. Полукровки забыли большинство шифров, но старая традиция сопровождать путешествия Горбуна Арбэта по округе сохранилась, хотя мало кто понимал его смысл.

Когда он набирал полную телегу, оставалось последнее путешествие: вонючая повозка со столбом вьющихся мух направлялась по редко используемой тропе через лес Заводчика, к поляне, на которой стояли почти скрытые землей статуи.

Едва он прибыл, на закате солнца, как ощутил: что-то изменилось. А ведь место это не менялось за всю его долгую жизнь!

Тут побывали чужаки, может быть, в тот же день; но это самое малое. Старик Арбэт уставился на статуи, на круг выжженной травы, на слабое сияние, исходящее от гранита. Он сморщился, показав пеньки гнилых зубов — все, что осталось после десятилетий поедания летерийских леденцов — и схватился за лопату дрожащими руками.

Захватив побольше, он пошел к подножию статуи. Бросил дерьмо на выветренную поверхность.

— Шлеп, — сказал он, кивнув.

Зашипело, поднялся темный дымок. Полетел вниз пепел.

— Ох. Бывает ли хуже? Спроси себя, старый Горбун Арбэт. Бывает ли хуже? Нет, скажет старый Горбун Арбэт, не думаю так. Ты не думаешь так? Ты не уверен, старый Горбун Арбэт? Старик подумает, но не долго. Нет, скажу я, хуже не бывает.

Золото. Золото и эль. Клятое золото, клятый эль, все и ничего. Проклятье. — Ругательства всегда облегчали ему душу. — Да ладно. — Он пошел к повозке. — Поглядим, хватит ли целой телеги. И, старик Горбун Арбэт, твой пузырь полон. Как всегда, вовремя.