— Да, я как-то бате твоему сдавал в починку. Там, на площади Первой пятилетки.

— Точно, на площади Первой пятилетки, — подтвердил Вика.

Так с того раза в ту зиму и повелось: как собирался на каток, бежал звать с собой прежде всего Вику. Или же, с коньками на груди, возникал сам Вика: «Пойдешь сегодня?» В ту зиму, когда учился в четвертом классе, Лёнчик очень часто ходил на каток, бывало, что и каждый день.

И всё с Викой. Вика даже гулял теперь не в своем дворе, а прямым ходом бежал во двор Лёнчикова дома, и все тут уже знали его, принимали как своего, так о нем и говорили: друг Лёнчика.

Еще в том году Лёнчик много читал. Он был записан в детскую библиотеку на улице Стахановцев и во взрослую заводскую на улице Ильича. Точнее, во взрослую заводскую был записан отец, но можно было ходить брать книги на его абонемент, и раз в недели две Лёнчик это делал. В библиотеке на Ильича он брал книги, которые бы ему не удалось получить в детской: «Падение Берлина» Шпанова, «Борьба за мир» и «В стране поверженных» Панферова, «Сталь и шлак» Попова, «Белая береза» Бубеннова, «В окопах Сталинграда» Некрасова, «Семья Рубанюк» Поповкина, «За правое дело» Гроссмана, «Сын рыбака» и «К новому берегу» Вилиса Лациса, «Дни нашей жизни» Кетлинской, «На сопках Маньчжурии» Павла Далецкого. В детской приходилось брать, что входило в рекомендуемые списки. Но брать можно было сразу по три книги, и то, что читать не хотелось — какие-нибудь сказки народов Севера, — принеся домой, просто не читал. Из книг детской библиотеки Лёнчику особенно понравилась книга о Володе Дубинине «Улица младшего сына» Льва Кассиля, «Школа» Аркадия Гайдара, «Два капитана» Каверина, «Сын полка» Валентина Катаева, его же «Белеет парус одинокий» и рассказ «Отче наш», в котором он, правда, мало что понял. Еще он в тот год прочел «Кортик» Рыбакова, «Старую крепость» Беляева, книги про шпионов «Осиное гнездо», «Тарантул», «Над Тиссой».

Но после того случая с Сеничкиным он перестал выступать на совете дружины, как прежде. Не то чтобы он боялся, что к нему снова может кто-то подойти — как Малахов с Дубровым. Ничуть он этого не боялся. Хотя воспоминание о пережитом унижении было всегда с ним, не оставляя, кололо — словно камешек, попавший в ботинок, но камешек можно вытрясти, а воспоминание о том унижении вытрясти из себя было невозможно. И вот, может быть, из-за него? Как бы то ни было, он больше не мог, как прежде. Хоть заставляй его — не мог.

3

О Боже мой, будь они прокляты! Деньги, я имею в виду. Финикийцы, придумавшие эту штуку, чтоб вы на том свете жарились беспрерывно на сковородках, — это все благодаря вам: и радио с телевидением, и Хиросима-Нагасаки, и глобальное потепление климата — вся наша цивилизация. Не этот бы ваш эквивалент труда и товара, алхимики не искали бы способов превращения всего и вся в золото, леонардо да винчи не толклись бы вокруг порфироносных дворцов, стремясь получить побольше звонкой монеты за свои изобретения, Ньютон спокойно занимался богословием и не лез в тайны мироздания.

Мой заблудившийся в сумрачном лесу бизнеса старший сын звонит мне, когда я еще в постели. Правда, час уже далеко не ранний, рабочий день начался даже в самых ленивых конторах, но я еще не вставал. В этом и заключается преимущество человека свободной профессии — возможность валяться в постели хоть до полудня. Впрочем, я не сплю. Лежу и просто не могу заставить себя подняться. Унижение, пережитое мной вчера в доме Савёла, снова стоит во мне у самого горла, и я задыхаюсь от него.