Наверное, я просто устал. Человек не может болеть и сражаться вечно. Вид зеленых чешуйчатых ступней вкупе с невозможностью распрямить спину приводил в состояние бессильного бешенства. Позвоночник продолжало выламывать, и объяснение этим симптомам я находил в тех же чудовищных трансформациях. Меня сгибало замысловатой дугой, и глядеть вверх, запрокидывая голову, становилось все труднее. Зуд, что ранее терзал только ноги, мало-помалу распространился по всему телу. Это лезла из кожи проклятая чешуя. Теряя шерсть, обезьяна становится человеком, обрастая чешуей, последний превращается в пресмыкающееся.

Кое-как доковыляв до бревенчатой избушки, я поднялся на скрипучее крыльцо и сделал очередное открытие: за прошедшую ночь я подрос и раздался вширь. Неудивительно, что иноходец мой крепко приморился. Чтобы войти в дом, мне пришлось развернуться боком и основательно переломиться в пояснице. И все равно затылок шкрябнуло о дверную раму. Содрогаясь от озноба, я шагнул вперед и повалился. Усталость и боль возымели свое. Напряжение спало, я дал волю слезам. Я не рыдал и не заламывал рук в истерике, но слезы катили по щекам, как сок из подраненной березы - только успевай подставлять посудину! Когти скребли по полу, в раздутых икрах пульсировала чужая неведомая сила. То есть, может быть, и не чужая, но оттого мне не становилось легче.

- Виссарион! - горло мое стискивали спазмы, голос предательски дрожал. - Где ты, Виссарион!..

Но он и без того стоял уже рядом, суетясь надо мной, пытаясь подсунуть под голову что-то мягкое.

В рот пролилась терпкая обжигающая струя, и теплая ладонь заботливо легла на пылающий лоб. На короткий миг я ощутил всепоглощающее чувство покоя. Я был болен, но я был не один, и странное, памятное с детства ощущение защищенности накатило бережливой волной, укутав в дремотный кокон. Щелкнуло аварийное реле, всем моим защитным системам был дан отбой, я потерял сознание.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Засмотрится девочка с куклой на странный пейзаж, где запутаны деревьев руки и радость и вечная невиноватость…

Ольга Казанцева

Мы сидели за столом и завтракали. Виссарион угощал сытно и просто - котелком гречневой каши, солеными грибами, ржаным хлебом и медовухой.

Как оказалось, проспал я весь вечер и всю ночь. Разумеется, отдых помог. По крайней мере, я пришел в себя, и пробудившийся аппетит был первым тому доказательством. В паузах между глотками я продолжал рассказывать Виссариону о всех минувших событиях - о «Харбине» и «синих», о жутковатой кончине Флопа и гибели Елены, о странностях, заполонивших город от края и до края. Хозяин пасеки внимательно слушал, и я не скупился на подробности. Мне нечего было от него скрывать. Возможно, многое он мог бы понять даже лучше Ганса и Гонтаря. Такое тоже случается сплошь и рядом. Друзья оказываются глухи, а вчерашние недруги неожиданно понимают все с полуслова. Назвать Виссариона недругом я, конечно, не мог, однако и в списках друзей он давненько не числился.

Повествуя о своих мытарствах, я и сам внимал себе со стороны, в очередной раз взвешивая на весах чрезвычайность всего происшедшего, осторожно продвигаясь вдоль вереницы загадок, вновь и вновь поражаясь их очевидной несоразмерности. В такие мгновения я спотыкался на полуслове, и приходило смущение завравшегося говоруна. Чудно, но я всерьез начинал сомневаться в излагаемых фактах, в голове самовольно начинали зарождаться сомнения. Да было ли это в действительности? Не приснилось ли, пока лежал без сознания? Во всяком случае - рассмейся Виссарион над моей историей, я бы не удивился.

- Хочешь верь, а хочешь не верь, но это был самый настоящий бериевский переворот! Погоны, униформа, автоматы ППШ… И ведь жену с подругой умудрились туда приплести! Приятелей, коллег - все до последней буковки вписали в эту нелепую историю! - Я потрясенно качнул головой.