— А ты не обращай внимания на остальных и не думай, что психи только в дурдоме. Их везде полно. Есть со своими отклонениями даже средь медиков. Давай любого из вас проверим, сам убедишься. Главное, самого себя в руках держи, не распускайся и не давай волю эмоциям. Если ты пришел в медицину по зову сердца, врач из тебя состоится. Ну а коли нет в душе твоей жалости к людям, ничего не получится, как ни старайся. Врачом рождаются, этому не научишь. Наши больные — особые люди. К ним сострадание нужно, — говорил главврач, разглядывая Ивана, и спросил: — Ты в медицину как пришел? Родные уговорили или сам решился?

— Все вместе. Честно говоря, мало кто верил, что пройду по конкурсу. Когда уже поступил, долго не мог определиться со специализацией.

— Наверное, терапевтом хотел стать, там ответственности не меньше, но они не оперируют, у них все спокойно. Но кто-то должен работать и здесь. В наше время в терапию шли только девушки. Теперь они везде, даже в патологоанатомах, в судебной экспертизе, парни туда не хотят. Да и к нам нет желающих, — вздохнул Бронников и продолжил: — А ведь только у пас проверяется врач на свои лучшие человеческие качества.

Петухову на практике доверили пятерых больных.

«Я тебе самых спокойных дам. Они никого не обидят. Все красавицы, в одной палате живут. С ними мороки не будет», — обещал Бронников.

Ту первую палату Иван Петухов запомнил на всю жизнь. Едва он открыл дверь, увидел на подоконнике старую бабку. Волосы вздыблены, глаза как у пьяной, она рвалась к форточке, но из-за малого роста не могла до нее дотянуться. Она сучила ногами, пыталась подтянуться до ручки.

— Ксения! Ты куда собралась? — спросила женщину санитарка.

— Как это куда? В гости! Видишь, сколько мужчин томятся в одиночестве? Вот к ним наведаюсь! — указала на мужской корпус больницы, где и впрямь, примкнув к окнам, глазели на соседок мужики. Они что-то кричали, но ни слова не доносилось. Жестикулировали, строили рожи, но, кроме Ксении, их никто не приметил. Да и ту сняли с окна,

Усевшись на койке, баба поначалу негодовала: за что ее лишили общения? — а лотом запела дребезжащим голосом:

А мне мама, а мне мама Целоваться не велит…

Иван лишь головой качнул, усмехнувшись. Глянув на вторую больную, и вовсе онемел. Та полезла руками в ночной горшок, звала баб палаты на ужин, приговаривая:

— Вот котлеты вам свежие! Голубцы свойские! Навались, покуда не остыли…

Санитары выхватили горшок, поволокли бабу в ванную, а она кричала на весь коридор дурным голосом:

— Опять силуют! Люди, помогите оборониться, спасите от злодеев! Чести хотят лишить!

— Размечталась! Теперь бабы за это удовольствие платят! Молодые! А уж тебе и вовсе не обломится на халяву! Забудешь вовсе, как выглядит голый мужик! Тоже мне, фантазерка доморощенная, посеяла, в каком веке живешь! К тебе в последний раз Кощей приставал. Небось ты вместе с алиментами замок у него отсудила. Тот и образумился. Покуда красна девка в яйца ему иглу не захреначила, в голубые переметнулся. А всех баб послал на хер! — сказал санитар глухо, но был услышан.

Толстая баба, спокойно лежавшая на койке, подскочила ровно ужаленная.

— Ты на кого наезжаешь, хорек щипаный? Это мы виновны, что среди вас путные извелись, одни мудаки остались? От вас, кроме анализов, взять нечего! Срам признаться, меня трое нагнали в парке. Я думала, их по мужской части ко мне потянуло! А те козлы вытащили у меня из сумки две банки пива и отвалили бегом. Даже не подумали меня, бабу, хотя б пощупать! Во паскудники! Да разве они мужики? То ли дело раньше было! Вечером девка одна боялась выйти. Знамо дело почему! Теперь хоть голышом средь бела дня иди, никто и не оглянется.