— Ничего не понял, но выполняю, — ответил Коля и отключился.

— Леша, связь с засадами есть? — спросила я, мысленно обзывая себя последними словами.

Правда, говорят, что лучше поздно, чем никогда, но если это касается расследования преступлений, то еще неизвестно, что лучше. Мой ребенок притащил из школы пластмассовую головоломку, на которой было написано, что если вы соберете из нее нужную фигуру за одну минуту, то вы достойны Нобелевской премии; если за три минуты, то вы достойны повышения зарплаты; а если вам не хватит и пяти минут, то вы недостойны быть погонщиком верблюдов. Так что если уволят из прокуратуры, попробую устроиться погонщиком верблюдов, хотя шансов у меня мало.

— Пусть остаются люди у квартиры Хрунова, остальные, с адресов Иванова и Шитова, пусть срочно едут сюда. Печатай обыск на квартиру, где офис, — ну, где установлен третий телефон из календаря Неточкина. Туда на обыск с криминалистом, пусть пальцы возьмут со всех возможных поверхностей. Вот данные Трайкина Сергея Сергеевича, срочно, срочно пусть ищут его, пусть из-под земли достанут, если жив еще. Может, ГАИ «перехват» объявит на все тачки этой гопкомпании, пусть их тормозят и держат до нашего прибытия. На машины тоже печатай обыски и отдай операм, а я слетаю в морг. Леша, быстрей, понял?

— Не понял, но выполняю, — совсем как Курочкин, ответил Горчаков и стал звонить операм.

— Ты не вспомнил, чудовище, где ты видел эти фамилии? — нервно спросила я.

Горчаков покачал головой.

— Ну тогда возьми бумаги Неточкина — листочки с денежными расчетами. Возьми-возьми! И посмотри заодно, чьим почерком они написаны.

Лешка вытащил профессорские бумаги. Против фамилий Иванова, Хрунова и Шитова стояли суммы в долларах; гонорары «сотрудника института» Хрунова вдвое превышали суммы, записанные против фамилий его подельников. Почерк человека, сделавшего эти записи, с почерком Неточкина ничего общего не имел. Зато много общего имел с почерком, которым завершался протокол допроса Героцкого: «Мною прочитано, с моих слов записано правильно…»

Наконец все было готово; четыре оперативника курили на лестнице, ожидая, пока Лешка складывает им в папку постановления на обыски и бланки протоколов, а пятый опер по телефону договаривался с дежурной частью, чтобы объявили в «Перехват» машины наших фигурантов. Он должен был везти меня в морг, и я топталась в коридоре рядом с курильщиками, не в силах сдержать нетерпение.

И вдруг — надо же такому случиться! На лестнице показался Хрунов Вадим Вадимович собственной персоной. У меня и, судя по всему, у оперов аж дыхание перехватило. А ничего не подозревающий Вадим Вадимович заулыбался, увидев нас, и громко объявил:

— А я к вам! Мне надо зубы вставить, выбитые при незаконном задержании, вот хочу спросить, кто мне оплатит протезирование.

Я ничего не успела сказать, а один из оперов, бросив в урну недокуренную сигарету и делая вид, что ему глубоко безразлично происходящее, стал спускаться по лестнице и незаметно зашел в тыл Хрунову, блокировав ему путь отхода. А двое других не отказали себе в удовольствии — подошли вплотную к Хрунову так, что он оказался прижатым к стенке и ласково спросили:

— Парень, ты понял, что ты сейчас будешь оказывать сопротивление работникам милиции? Ты понял, что сейчас будешь вести себя безобразно и нам придется применить самые жесткие меры, чтобы тебя успокоить?

— Я… — вякнул было Хрунов, но его перебил четвертый опер:

— А что ты скажешь, если зубы тебе выбьют в ходе абсолютно законного задержания?

Совершенно неуловимое движение опера — и Хрунов оказался в наручниках; все произошло так быстро, что он и сам несказанно удивился.

— Ребята, пойдемте с ним вместе осмотрим машину, и снимайте засаду в его адресе, пусть едут сюда, — сказала я.