Минуту он молчал, покручивая высокий стакан на гладкой поверхности, потом объявил:

— Меня зовут Николай.

Алла чуть приподняла правое плечо, что должно было, видимо, продемонстрировать ее абсолютное безразличие к данному факту, но почему-то проговорила:

— Я знаю. Я читала ваши стихи, — и вдруг ни с того ни с сего добавила: — Моего бывшего мужа тоже звали… зовут Николаем.

Впоследствии она и сама не смогла объяснить себе свое поведение в тот вечер. Зачем она это сказала? Какая ей разница, как зовут его, а ему — как зовут ее бывшего мужа? Но — что сделано, то сделано.

— Тогда извините.

— За что?

— За то, что меня зовут, как вашего бывшего мужа, — чуть насмешливо произнес он. — Вам неприятно слышать это имя.

— Неприятно, — честно призналась Алла.

— А меня когда-то звали Ником. Так что и вы можете меня так звать.

Как будто вопрос их дальнейших отношений был решен. «Нахал», — должна была подумать Алла. Но не подумала.

— Почему Ником?

— Знаете, лет двадцать назад отец моего однокурсника привез из заграничной командировки пластинку одного популярного в то время английского певца, Ника Кершо. На обложке была большая фотография этого музыканта. Ну и многие находили, что я очень на него похож. Так я стал Ником. А потом опять Николаем. С возрастом. Ник больше подходит для подростка.

— Меня зовут Алла.

— Очень приятно, — дежурным тоном произнес он. — Только я это тоже знаю.

— Откуда?!

— Спросил у ваших коллег.

Вот это да!

— И когда же?

— Когда заходил к редактору за своей папкой. Давно.

— Любопытно, чем это я вас так заинтересовала?

— У вас были печальные глаза.

Алла чуть не поперхнулась пирожным. Как это он успел разглядеть ее печальные глаза — за ту секунду, что они столкнулись в коридоре? И вообще она была уверена, что ей удалось остаться на работе той же веселой, милой и отзывчивой Аллочкой, которую все знали прежде, — недаром она по утрам репетировала дома перед зеркалом беззаботное выражение лица, гримасничая, как обезьяна! А о той блондинке она не говорила никому, даже Валентине, с которой, бывало, делилась самым-самым.

Она решила перевести разговор на другую тему. В самом деле, не обсуждать же ее печальные глаза!

— Кстати, о стихах. У вас взяли что-нибудь для сборника?

— Так… пару штук, — довольно равнодушно отозвался он. — Сборник, как выразился ваш замредактора, не резиновый. Поэтов много — бумаги мало.

— А знаете, я прочитала кое-что из вашей папки.

— Ну и?.. — поинтересовался он, немного отпив из стакана.

— «Одинокая ночь, одинокий рассвет, оборвавшийся сон…», — процитировала она.

Он долго и внимательно смотрел на нее, как будто решал, стоит ли говорить ей то, что он собирался сказать.

— Это я написал, когда понял, что у нас с женой все кончено. Она лежала рядом, в той же постели, на расстоянии вытянутой руки — но я лежал один. Ну, вы понимаете…

С чего это он решил, что она должна понимать?

Но она и правда понимала. Потому что так чувствовала себя в последние месяцы в постели с Николаем. Он старательно выполнял свои супружеские обязанности, а она все не хотела верить, что это — только обязанности. Потом она едва сдерживала вздох облегчения, как, наверное, и он. И оба засыпали. И он уже не спрашивал, хорошо ли ей было.

После кафе новый знакомый Аллы не вызвался провожать ее, а просто пошел рядом.