Он был худощавым человеком, но его, казалось, вовсе не беспокоило то количество еды, которое он поглощает, как и то, что он пил дважды в день: ни намёка на больную селезёнку или поджелудочную, ни печёночных колик или тяжести в желудке. Это было выдающееся зрелище. И еда замечательная. Так что спустя пару таких банкетов (их вполне стоило таковыми считать), нрав Ягелло, подавленный было молчанием спутников, начал брать верх и он тихонечко стал напеватьсебе под нос. После следующей трапезы литовец принялся наигрывать в рожок, подарок одной дамы в Ламбале, пока отблески солнца не заставили его опустить стекло в карете с намереньем отсалютовать небесам.

Дюамель восседал с напускным безразличием, переваривая съеденного индюшонка, однако наполовину опущенное окно полностью не исключало возможности побега для худощавого и подвижного юноши, и в руке француза тут же возник пистолет, направленный прямо на Ягелло.

Стивен заметил, что ствол окрашен в матовый серый цвет.

— Сядьте, — сказал Дюамель.

Ягелло немедленно сел.

— Я всего лишь хотел отсалютовать, — сказал он испуганным голосом, с гораздо большим достоинством добавив — Вы должно быть забыли, что я дал слово.

Проблеск звериной жестокости оставил лицо Дюамеля, на смену ему пришёл скептический и апатичный вид.

— Отсалютуете на полустанке, — сказал он. — Только не в экипаже. Этим джентльменам, возможно, стоит подумать.

Кроме сна заняться особо было нечем. Джеку в этом плане повезло: ему не только было что навёрстывать, но из-за огромных порций еды, которые он поглощал, устраивая странное соревнование с флегматичным французом, его веки прямо-таки наливались свинцом. Такой режим сказывался и на печени, напрочь расстроив внутренние механизмы: ещё до того, как компания покинула Бретань, большинство соусов оказалось основано не менее чем на пинте сметаны. В Нормандии тенденция сохранилась, и остановки стали более частыми. Хотя они путешествовали с двумя ночными горшками под сиденьем, скромность Джека не могла согласиться на меньшее, чем живая изгородь или по крайней мере приличных размеров куст, так что недовольный форейтор был вынужден сворачивать в сторону через каждые несколько миль.

Потом в Алансоне чутьё Дюамеля дало промашку. Войдя на кухню очередной харчевни, его острый глаз заприметил кадку с речными раками, и хотя приём пищи был не настолько давно, чтобы успеть переварить съеденное, он приказал немедля их отварить.

— Отварите лишь слегка, только окатите кипятком, вам понятно? Просто преступление портить вкус таких дородных и упитанных тварей.

Стивен, занятый собственными мыслями, особого аппетита не проявил. Но Ягелло, который не испытывал нужды размышлять, съел несколько штук, а Джек, пробормотав, что нужно превзойти француза, налёг изо всех сил. В его уже несколько расстроенном состоянии, ему стало крайне дурно очень быстро и очень явно прямо посреди пустынной дороги, так что под конец Дюамель предложил доктору принять какие-то меры, прописать лекарство, в общем, как-то помочь. Стивен давно этого ждал.

— Хорошо, — сказал он, записывая что-то на положенной на колено бумажке. — Если вы будете так добры и попросите одного из солдат отнести эту записку аптекарю, думаю, мы сможем продолжить путешествие в условиях, более походящих на комфортные.Дюамель взглянул на эти загадочные закорючки, задумался и согласился. Один из конвойных ускакал прочь, вернувшись с лошадиных размеров клизмой и множеством бутылочек, некоторых побольше, а некоторых просто крошечных. Поездка продолжилась. Неожиданные остановки прекратились, как и крики «вон там впереди куст!». Джек дремал большую часть пути под воздействием любимого препарата своего доктора — опиумной настойки — снадобья, действие которого во время эмоциональных потрясений чуть не положило конец карьере самого Стивена, но которое он всё же считал одним из наиболее ценных лекарств в фармакологии.