воцарившейся тишине тот читал, полностью сосредоточившись на освящённом лампой круге света, с достойным зависти рвением подмечая в материалах все детали. Кроме шелеста страниц и редких восклицаний «Ах, лиса... хитрая бестия...» больше не слышалось ни звука. Спустя какое-то время Стивен повернулся к книжным шкафам:

Мальпиги, Сваммердам, Рэй, Реомюр, Бриссон, свежие работы французов, включая эссе Кювье,[11]которого он сам ещё не видел. Доктор присел на подлокотник кресла и пролистал первые главы, затем отправился в кабинет сэра Джозефа, чтобы взглянуть на описываемое в книге насекомое. Ящик за ящиком, заполненные любовно умерщвлёнными созданиями, приколотыми булавками и подписанными. Во втором ящике он обнаружил очень редкого гинандроморфа, желтушку шафрановую, одновременно имеющуюпризнаки самца и самки, а под её научным названием подпись: «В подарок глубокоуважаемому другу, доктор П.Х.» Эти инициалы он использовал на службе в то время, когда подарил Блейну бабочку: сэр Джозеф всегда был начеку, и кроме него самого никто бы не смог расшифровать многочисленные инициалы, красующиеся на внушительном количестве образцов в этой обширной коллекции, особенно экзотических жуках, как определил Стивен, некоторых с Явы, моря Сулавеси, Цейлона и Счастливой Аравии,[12] без сомнения дары широкой сети агентов, всех столь же безымянных для него, как и он для них. Мэтьюрин нашёл своё насекомое, болезненного вида долгоносика, и вернулся к тексту, наклонив книгу и футляр так, чтобы они оказались в круге света. Сэр Джозеф продолжал читать.

Стивен с головой зарылся в аргументацию Кювье. Она была убедительна, изящно изложена, хотя где-то вкралась ошибка: доктор вернулся на пару страниц назад, пальцем указывая на хоботок долгоносика, но ссылки на иллюстрацию оказались неясными. Не проведи он весь день в дороге и не будь часть его разума так занята Дианой, возможно, ошибку было бы проще обнаружить. Подчас мысли было трудно контролировать и не будь доктор этим занят всё время, он бы уже оплакивал смерть Дианы, по крайней мере, смерть бесконечно воспетого мифа. Безрадостная, унылая, монотонная горечь. Эта скорбь не была чиста — она больше не занимала его целиком, возможно потому что всё чаще и чаще, самым неожиданным способом, старый миф и новая реальность обретали склонность сходиться в одной точке. Возможно, размышлял он, причиной тому был брак:

они были знакомы очень давно и хотя по существу оставались посторонними, судьбы их невероятно переплетались. Диана Вильерс. Стивен уставился на танцующее пламя и Кювье отступил, померк, стал бесконечно далёким.

Возвращая Стивена в эту приятную комнату, сэр Джозеф глубоко вздохнул, сложил бумаги в папку и обогнул стол.

— Дорогой Мэтьюрин, — произнёс он, тряся руку доктора, — я в замешательстве. В

письме об успехах «Леопарда» все комплименты уже были использованы, и теперь я могу лишь повторить их вновь. Вы здорово потрудились, сэр, просто здорово. И я трепещу, честное слово, буквально трепещу, когда думаю о риске, на который вы пошли, чтобы привезти эти бумаги.

Слова похвалы продолжали литься, красивые, великодушные и искренние.

— Вы ничего не имеете против ужина, сэр? — добавил Блейн в конце. — У меня есть бутылка, которую мне бы хотелось распить, чтобы отпраздновать ваше возвращение. Nata

mecum consule Buteo[13]. Последняя бутылка, что у меня осталась. Хоть бы оно не скисло.

Вино совсем не скисло —настоящее пристанище благородства — и когда они его пили после порции омлета, фаршированных костей и сыра стильтон, сэр Джозеф постучал пальцем по папке.

— Мистер Джонсон, должно быть, невероятно интересный человек. Эти записи показывают его прогресс от одарённого любителя к профессионалу. Поразительно стремительный прогресс, словно ему и его коллегам удалось за несколько лет усвоитьопыт нескольких поколений.