– Нравится? Теперь ты будешь моей. И только попробуй рот раскрыть, – прорычал Сальмос.

– Господин, ради всех святых, отпустите! Что вы же делаете? Побойтесь Слепую Деву! Убьёте! Убьете же! Дитя ещё! – завывала нянюшка, но Сальмос не пощадил, превращая мою спину в одну сплошную рану.

– Я тебя… научу… как кусаться… дрянь… Ты у меня получишь… я тебя отучу… Пожалеешь, что родилась.

И я пожалела. Пожалела, что родилась слабой, что родилась женщиной, что не могла себя защитить.

Артефакт выжигал на моей коже знаки принадлежности, но я уже не кричала. Из глаз лились немые слёзы, я молча кусала губы и ждала, когда он остановится, но не дождалась – провалилась в спасительную темноту…

…Очнулась от собственного стона.

– Потерпи, девочка, – прозвучал успокаивающий голос няни.

Я разлепила веки, различая за мутью золотистые языки пламени. Я была всё ещё в своей спальне. Значит, я всё же осталась жива. Осталась жива и обречена на муки, потому что Сальмос не остановится. Глаза вновь налились слезами.

– Где он?

– Внизу, напился, свинья, – не сдержалась от грубости Дориан.

Слепая ярость затопила голову. Первая мысль была взять нож и прикончить этого мерзавца, но это для него слишком лёгкая смерть. Я не должна так думать.

– Тише, не шевелись, я смазала ожоги мазью, которую назначил лекарь.

– Лекарь был здесь?!

– Был. Сальмос его позвал, – процедила сквозь зубы женщина. – Испугался.

Я пошевелилась и не почувствовала боль – может, это так действовала мазь?

– Вам нужен покой, Элиз.

– У меня его уже никогда не будет, Дори.

Отца и брата нет. Меня некому защитить. Слёзы вновь накатили на глаза, но я сдержала их – что толку от того, что я буду себя жалеть? Мне нельзя. Иначе… иначе поддамся этому тирану и убийце…

…Весь вечер и всю ночь я пролежала на животе, думая обо всем случившемся, и боялась, что Сальмос протрезвеет и поднимется ко мне в спальню. Хоть нянюшка и была рядом, но разве она может ему противостоять? А лекарь ведь видел меня изуродованную! Интересно, как Сальмос перед ним оправдывался? Что сказал? Наверное, дал ему кучу денег за молчание.

В следующий раз, когда я очнулась, был уже вечер. Дориан принесла ужин, но есть я не хотела. Нянюшка хоть и не показывала, но глаза её были на мокром месте – она переживала за меня сильно.

Я кое как поднялась – поесть нужно, и я заставила себя. Силы мне необходимы, хотя, по правде, не хотелось жить. Сальмос унизил меня и втоптал в грязь, поставив печать принадлежности.

Но гнев угас, и это меня пугало, а когда увидела в зеркало, во что превратилась моя спина – вся в алых пятнах, с засохшей коркой и синяках – содрогнулась, меня пробрала мелкая дрожь. Хотелось разрыдаться, но я поджала трясущиеся губы.

Нянюшка подошла ко мне незаметно, взглянула с печалью и волнением.

– Бежать вам нужно.

– Бежать? – повернула я к ней голову и опустила взгляд, покачала головой: – Он найдет меня.

Это бессмысленно. Всю землю перероет, бросит на поиски своих верных псов, не успею я за стену выйти.

– Не найдёт, – твёрдо заявила нянюшка.

Я вновь повернулась к ней, внимательно посмотрев.

– Что ты задумала, Дори? Выкладывай, – потребовала, внутри воспарила надежда.

– Ох, грех мне будет на душу, да простит меня Слепая Дева, – запричитала женщина.

– Говори же, что придумала, – велела я строго.