АННИ. Она не слышит себя.

ДЖОН. Как же она научилась говорить?

АННИ. Имитируя. В точности имитируя движения моего языка и мускулов гортани.

ДЖОН. Потрясающе! Блеск!

АННИ (спокойно). Обычно. Чуть выше среднего, ровно настолько, чтобы она могла закончить весь курс. Колледж — это уж само по себе беспримерно, а мы еще идем на медаль… А почему вы без бороды?

ДЖОН. Чтобы овладеть системой Брайля, нужна борода?

АННИ. Мне казалось, что каждый нормальный профессор в колледже просто обязан носить бороду.

ДЖОН. А как же она справляется в классе?

АННИ. Я всегда рядом и все ей перевожу.

ДЖОН. А… Я не профессор вовсе.

АННИ. Я знаю Ленора мне говорила.

ДЖОН. Просто преподаватель. Английский язык в Гарварде.

АННИ. Она так и говорила — Гарвард.

ДЖОН. А теперь я ушел оттуда. Работаю редактором в одном молодежном журнале.

АННИ. Так это же даже лучше.

ДЖОН. Но я и не редактор.

ХЭЛЕН. Он на глазах становится все загадочнее и загадочнее…

ДЖОН. Я — писатель. В моей голове уже книг двадцать… Но что мне хочется сделать перво-наперво: произвести основательную критическую чистку, — избавить Америку от всякой дряни для чтения. Собственно, то, что вы сделали в педагогике. И начать совершенно новую работу по подлинно жизненному эксперименту — литература должна идти в жизнь.

АННИ. Что же вас останавливает?

ДЖОН. Самое прозаическое — нужда? Мне нужно есть и пить, то есть — деньги! Вы, наверное, не поняли меня — я говорил о том, что наши писатели давно и прилежно, старательно подражают матушке Европе, а наши собственные проблемы — что им до них?? Сэр не может и не хочет понять рабочего. Он попросту не знает языка, на котором говорит тот…

АННИ. Вот это все, что вы нам поведали, — это и есть ваша основная специальность? Круг ваших основных забот и интересов?

ДЖОН. Боюсь, вы что-то вроде ведьмы.

АННИ. Да?

ДЖОН. Или колдунья. Понимаете, те, кто выкинут из жизни, тоже имеют право голоса? Они хотят рассказать о себе и должны! Все, кто брошены, те, кто на дне, кто отвергнут, воюют за право говорить!

АННИ. Вы что — и про Хэлен думаете так же?

ДЖОН. Да.

АННИ. Но она — поднявшийся человек! Восставший!

ДЖОН. Благодаря вам. Но ведь при этом — вы в какой-то мере порабощены, зависимы, в плену?

Пауза.

Я пришел дать вам волю.

АННИ. Наверное, наш контракт с журналом был ошибкой. Но нам очень нужны деньги. А совмещать учебу, дом, плюс еще эти статьи для журнала.

ДЖОН. Вот для того я и здесь.

ХЭЛЕН. Редактор просто сел нам на шею.

АННИ. Запомните: ничего добавлять к тому, что пишет Хэлен, не нужно.

ХЭЛЕН. Только — сокращать. Я ужасно многословна да еще пишу очень уж высоким стилем.

ДЖОН. Понимаю.

АННИ. Я научу вас ее языку, он, правда, чуть-чуть отличается от языка рабочего класса.

ДЖОН (о ХЭЛЕН). Нет, она — гений! Гений!

АННИ. Да, так многие говорят. Им нравится это говорить, а… ей, нам — не нравится это слышать… И — хватит. До воскресенья, мистер Мэйси. (Провожает его к дверям). И вы, наверное, ожидали увидеть здесь нечто другое? Или рассчитывали на другую встречу?

ДЖОН. Все в порядке! Я приду в воскресенье и принесу вам что-нибудь новенькое из Маркса.

АННИ. Что вы — столько забот!.. Да и где мне взять время на чтение, терять время для меня…

ДЖОН (перебивая, торжественно). Вам нечего терять, кроме своих цепей! Это — старик Маркс! (Весело нажимает на звонок, смеется, выходит).

АННИ внимательно смотрит ему вслед, пока мимо нее не проходит ХЭЛЕН.

ХЭЛЕН.