|
— Но этот соглядатай, мне кажется, к убийству никакого отношения не имеет. И не может иметь. Только с дороги, устал — да и времени приготовиться у него не было. Его раб — предатель, как и все эти верные рабы, — утверждает, что его хозяин из комнаты не выходил. Всё ясно. Хотя не сомневаюсь, что осёл наш теперь пытается доказать себе, что раб соврал. И что именно соглядатай виноват во всём.
— И ему это удастся, — предрёк Киник. — Хотя тайный соглядатай, вполне возможно, ни при чём… Что до начальника полиции, то, согласись, странно, что он догадался о том же, что и ты. — О чём? — Что убийство из ревности. Ты тоже подумал, что тебя подставляют под убийство из ревности. Двое рисуют одну и ту же картинку… Интересно… Хорошо! Пойдём дальше. Рим предоставим твоей жене, а вот Иерусалимом придётся заняться тебе самому… Кстати, а каким образом тебя занесло в квартал этих… мстящих духов? Заблудился? — Не в первый раз… как-никак, — даже обиделся Понтиец, — чтобы… заблудиться. Шёл обычной дорогой. В первом проулке, куда нужно было свернуть, дрались, к чему было ввязываться? А во втором — дорогу перегородила гетера. — Гетера? — заинтересовался Киник. — Ну да, ты же за этим и шёл. И что же ты? Воспользовался? — Нет. Не та. — Как это? Пилат в детали погружаться не хотел. Но… Да, обещал, но… — Надо было бы её отстранить и пройти мимо, но я… Словом, почему-то я пошёл в обход — путём мне уже незнакомым. И угодил прямиком в развалины. К мстителям. И за что такое наказание? — Интересно… Надо понимать, гетера там тоже оказалась не случайно. И цель её была тебя именно не пропустить. Перегородила дорогу? Как же ей это удалось? — Сам не знаю, — уклонился от ответа Пилат. — Как-то удалось. — И всё-таки — как? Чем? Вспомни. Важна каждая деталь. Пилат вздохнул, сел обратно в кресло, закрыл глаза и попытался вспомнить. …Стена еле различима… И только ореол лунного света вокруг головы гетеры… Одно сияние, а лица нет. Женщина без лица?.. Очерченные лунным светом текучие страстью линии её тела… Она изгибается… Поворачивается к нему… Пилат, как и тогда ночью, отпрянул и если бы не кресло, то непременно сделал бы шаг назад. — Вспомнил! — с мукой признания в постыдном произнёс Пилат. — Она сделала… неприличное движение. Мне неприятное. — Интересно, какое? Пилат не решался сказать. — Мы же договорились — без недосказанностей, — напомнил Киник. — Конечно, — согласился Пилат. — Она предлагала мне купить её любовь… И, собственно, уже начала… продавать… — Начала разоблачаться? Совсем? Или только приподняла край одежды? Важна каждая подробность. — Нет… Она только изогнулась и повернулась ко мне… спиной. Словом, сам понимаешь чем… И стала ещё больше изгибаться. И нагибаться. — И что? — А я так не люблю. Когда-то да, любил. А теперь… ненавижу. Она — явная «солдатская», не один легион через себя пропустила. Мне стало противно, и я, чтобы к ней не прикасаться, предпочёл более длинную дорогу — дальше, в развалины. Не возвращаться же было назад? «А как ты любишь?» — решил уточнить Киник. — И всё-таки… — начал было он, но тут догадался. Ну, конечно же, Пилат переодевался торговцем — восточным! А восточные вкусы… да, римским явно… противоположны. |
