— Прекрасно, — улыбнулся Киник. — Мы и эту мысль непременно обсудим. Когда-нибудь. Но сейчас — насчёт твоего мертве…

— Этим трупом, — перебил его Пилат, — нас хотят не просто разлучить. И труп этот не просто выпад против логоса. Кажется мне, это — ритуальное убийство.

«А неплохо продвигается расследование! Быстро!» — хотел было сказать Киник.

Но не сказал.

Решил: раз есть такая возможность, поменьше говорить, а побольше слушать.

Потрясающее расследование! Неужели, наконец-то, то самое, которое ответит на многие вопросы? То самое, о котором он столько лет мечтал? Нет, не зря, не зря его потянуло в Иерусалим!.. Не напрасен был этот долгий сюда путь!

— Кстати, а зачем тебе кинжал? — спросил Пилат. — Для боя он коротковат. Его сломали, — видимо, в бою. Так и было?

— Почти, — уклончиво ответил Киник.

— А зачем сохранил?

— Не сохранил, а подобрал. Это, действительно, не оружие. В каком-то смысле не вещь. Это — память… — Киник не хотел объяснять, что нож достался ему в память о спасении друга. В сущности, не догадайся тогда Киник в проёме городских ворот оторвать от повозки колесо и не отмахнись он так удачно от занесённого для второго удара этого уже обагрённого кровью друга кинжала, то нападавший нанёс бы удар, на этот раз уже смертельный. — Вот ведь как получилось! Единственная вещь, которая у меня была. И даже не вещь, а так… И к чему привела! Это — урок! Какой-то. Возможно, он в том, что главная моя слабость в… зависимости от прошлого. Вернее, в моём служении чувству. В желании чувством вернуться в прошлое. В нежить. А ведь прошлое для мудрого не воспоминание чувства, а урок.

— Догадываюсь, — сказал Пилат, не понявший последних слов Киника. — Память о каком-то бое. Вернее, о собственном спасении. Хранят обычно только такого рода вещи. Правда?

Киник молчал. Слово «обычно» было обличением. Он — не киник, а лишь «как все». Хранитель.

— Не хочешь рассказывать — не надо, — сказал Пилат. — Не хочешь о себе — давай обо мне. Продолжаю незавершённую мысль. Меня снимают, они перетягивают меня в Рим. Хитрым способом, властью первого покойника. Перетягивают телом и душой. А властью второго покусились уже на дух. Вернее, первый труп убивал душу, а кинжал в нём — дух, затмевая ум чувством и разделяя нас от рассуждения. Но кинжал исчез, и второй труп должен был неминуемо появиться. Кинжал — для меня, нищий — для тебя. Логично? Вернее: логосно?

— Вполне, — подумав, сказал Киник. — Опять многоходовая комбинация. Я поразмышляю на досуге. Вообще, вдвоём продвижение идёт существенно быстрее. Я тебе благодарен. Спасибо.

— Ладно-ладно, — самодовольно усмехнулся Пилат. — Я хоть и не скиф, но тоже умею… размахнуться. А бывает, и подумать. — Пилат задумался, вспомнил нечто, от чего опустил голову. И добавил — Иногда…

Оба молчали. О каком в собственной жизни позоре каждый из них вспоминал?

— Хорошо! — первым заговорил Пилат. — Что ты там раскопал в трупе ещё?

— То, что он — труп.

— Так. Ты говорил. Дальше.

— А дальше вступает в действие сила, которая описывается законом: кто на что взирает, тот в то и преобразуется. «Милашка» в трупе должен был отлучить тебя от гетер, патриций — привести в Рим, а труп, то есть смерть, изменить тебя в… — Киник не договорил.