"Надо делать!.. Надо работать, — шептал Игрунька. — О чем же мы, русские, думаем! Надо искать царя! Надо у Бога просить царя! И только тогда спасется Россия!"

Игрунька ходил при луне по опушке леса и не понимал, где он находится. Ни сна не было, ни усталости. Давно не был он в храме, давно не молился. Теперь, под сенью деревьев, у степного простора, чувствовал себя, как во храме. Убогим нищим чувствовал себя, на паперти. Протягивал темную загорелую руку и молил:

— Верни! Верни нам родину!.. Спаси Россию!

Был он, как в забытьи. Шел по лесу к форту и ничего не видел, ничего не понимал.

Полным колдовства казался лес при свете луны. Вот-вот раскроются его темные объятия, и увидит он просторы, а за ними — чернобыльских гусар или лейб-казаков Олега.

Вот оно, "el recto camino de honor"!.. Как сократились их ряды. Как мало их, любящих и понимающих родину-Россию! Как мало «ура-патриотов». Кругом равнодушие, себялюбие, эгоизм. Их мало… И будет еще меньше, но они вернут Россию, потому что они — сильные духом!..

Игрунька не соображал, где он. Может быть, в Спасском?.. Нет, верно, в Прокутове. Недаром ему так часто кажется, что солдаты говорят между собой не по-испански, а по-русски… С коновязи или из сарая доносятся их голоса, и кажется, это чернобыльцы кричат.

— Но!.. балуй! Коська!..

— Изварин, вы не видели моей скребницы?

— Для ча она мне запонадобилась, твоя скребница.

— Он, братцы, у нас всегда такой, свою затеряет, а чужую спрашивает…

Не вырвать России из его сердца и не найти ему счастья среди этих милых, сердечных, но чужих, чужих людей! Свои только там. Не может оно быть, чтобы все они были большевиками. Не верили в Бога… Глумились над верой и крестом… Его чернобыльцы?! Все сто миллионов людей большевики? Никогда… Придет царь, и опять осенит себя крестным знамением русский народ и скажет:

— Спасены!

Раздался лес. Очарованным замком казалась казарменная постройка. Были белые стены под луной точно мазанки малороссийского хутора. Безобразным бугром вздымался блокгауз, как разваленная скирда. Пост генерала Дельгадо…

Полтора года тому назад это имя звучало гордо. Пьянило мозги. Теперь, после письма Маи, после дум о родной земле, зимой, в переплете сухих виноградных и розовых ветвей, он показался унылым и скучным.

Часовой в широкой шляпе и длинных штанах ходил, держа карабин под мышкой. Лунный свет сивым отблеском вспыхивал на стволе и погасал, когда солдат поворачивался кругом.

"Ему дан приказ стрелять по каждому, кто выходит ночью из леса, не предупреждая. Он будет стрелять по мне во имя этого приказа. Он убьет меня. Меня, Игруньку Кускова. Любимого лейтенанта на посту, на границе Парагвайской республики. Любимого, но ненужного… Не родного… И если сейчас не убьет, могут завтра прийти индейцы враждебного племени и убить меня в бою за Парагвай. Игрунька Кусков умрет честно, по-солдатски. Он не дрогнет перед смертью… Он солдат! За Парагвай! Россия в плену!.. Россия не свободна, России нужны солдаты…

Он тратит время, силы… Уходят годы в беспорядочной любви, а России нужна семья…

Там Мая, так же, как он, настрадавшаяся, измученная, не нашедшая своего счастья, живет цыганской жизнью и где-то в Нише шьет платья, мечтая о нем. "El recto camino de honor" — там, а не здесь! Стоит зашуметь кустами, высунуться из леса, и будет выстрел, и будет смерть… Что же… Он не боится ее. Так ему и надо. Когда его товарищи на тяжелых работах свято хранили имя полка и чтили и берегли Россию в каторжном труде, он, как мотылек, порхал от удовольствия к удовольствию. Донна Мария, Пепита, Луиза, Анита, Веруська в Батуме, Сарра в Новороссийске, сестра милосердия… Он носил красивый мундир, бряцал саблей, пил ром и танцевал нелепые танцы, а там они, страдая, берегли Россию.