Собрания, заседания, кого-то сразу пинком под пятую точку, самых дальних родственничков отправили по домам, кто-то же бился до последнего. Вернулись бароны, общим голосованием из всех именитых гостей главой признали Кемгербальда. Олаф, впрочем, как и остальные, кричал и спорил до хрипоты не один день, в то время как мне надлежало отсиживаться в комнатах. Если некоторые и воспринимали меня как вполне состоявшуюся личность, то все же для большинства я все еще являлся ребенком, а посему мне поручили Германа, чтобы он не мешал делить собственное наследство, и велели приходить время от времени, узнавать: не поделили ли еще?

Пока не поделили, хоть спор уже шел без малого неделю. Бесило это несказанно, хотя по большому счету все было как на ладони: из ближайшей родни, имеющей более или менее явное родство с Миртами, оставался некий граф Тизбо де Мирт, прямой потомок младшего брата отца покойного графа. Они были хоть и не владетельные, но прямые потомки рода, им, по моему мнению, скорей всего, и придется в дальнейшем получить власть, но вот разговоров и криков от остальной родни было море, что соответственно вынуждало рассматривать каждый конкретный случай в отдельности.

В конце концов терпение мое лопнуло, я оставил письмо Кемгербальду, погрузил его дочек, а также Деметру и Германа в свои повозки и утром второй недели покинул Рону по-английски — не попрощавшись. Плевал я на толки и пересуды, а также на возможные обвинения, у меня начало весны — это начало грандиозных планов, строек, новых задач и море скопившейся за зиму работы. Времени в обрез, а сколько хотелось успеть, не передать словами.

* * *

Обратный путь растянулся в разы из-за раскисших дорог, если по снегу мне удалось проскочить до Роны за две недели на санях, то обратно я добирался три с половиной, утопая колесами в грязи по самое не могу. Да уж, весна тут превращала землю не в самое удобное покрытие для дорог, я даже чуть не прослезился, когда мы уже в моем баронстве выехали на плохонькую, но усыпанную битым кирпичом дорогу без бездонных луж и колеи, из которой ничего, кроме неба, не видно. Ах, какой же я у себя молодец и лапочка, мои дороги были убоги, но по сравнению с тем, что творилось в соседних землях, их можно было считать брусчаткой Красной площади.

Надо же, как я успел соскучиться по этому месту, никогда бы не подумал. Меня встречали, обнимали, целовали, жали руку, а к груди графини и баронессы я прижимался вообще с особым трепетом. Правда, народ немного удивился, когда я выпустил из повозок целый женский батальон имени Олафа Кемгербальда. Да уж, жильцами замок обогатился. Сам Лисий стоял весь в строительных лесах, в нем шла глобальная реконструкция и ремонт, а замок, вернее жалкое подобие мощи баронов в Касприве, я вообще приказал снести до основания, на его месте будет возводиться по новому проекту будущий красавец, лебедь, жемчужина этого мира — моя новая резиденция. Его прообразом стал Нойшванштайн, баварский замок, фотографии которого еще в прошлой жизни часто были на рабочем столе моего монитора. Но по самым приблизительным и оптимистичным подсчетом конструкторов-гномов и рабочих из нанятых артелей, эта стройка затянется лет на десять. А уж сумма, которую я буду вынужден вывалить за него, вообще по местным меркам заоблачная, переходящая шесть нулей в золоте. Но, надеюсь, посильная мне, особенно с расчетом на десятилетие.

Пока же я по-прежнему обретался в Лисьем, где уже более чем в половине помещений оборудованы приличные санузлы и ванные комнаты, по местным меркам, просто неслыханное чудо чудное, диво дивное.