— Гостиница «У Мёрфи. Bed and Breakfast»! Точно, туда-то нам и надо!

Батист торжествовал!

Машина выехала на каменистый проселок, по обеим сторонам которого паслись бараны.

Перед фермой с сиреневыми ставнями на каменистом утесе сидела Жозефина и, кажется, помирала со скуки. Услышав шум мотора, она вскочила и приподнялась на носочки, чтобы рассмотреть, кто сидит в красном автомобильчике.

Машина остановилась.

Батист выскочил наружу. С другой стороны — Изабель.

Жозефина смотрела на них с улыбкой.

Не шевелясь, они долго с нежностью смотрели друг на друга. Над ними носились веселые крикливые чайки.

Жозефина опустила глаза, слегка покраснела и заметила немного ворчливым мальчишеским голоском:

— Не очень-то вы рано. Пришлось поскучать. — И она со смехом бросилась к ним в объятия.

Через несколько минут они уже были в спальне: Жозефина выговорила у фермерши, госпожи Мёрфи, грубоватой высокой и ширококостной тетки, разрешение пригласить друзей внутрь.

Она опустилась на свою узенькую холостяцкую постель. Они устроились по бокам. Пружины протестовали.

Не боясь никого шокировать, Батист объяснил Жозефине, что он может любить Изабель только вместе с ней и при условии, что она ее тоже любит. Жозефина получила подтверждение того, что именно она — душа всей их троицы.

— Я никогда не сблизился бы с Изабель без тебя. Это ты привела меня к ней. И то, что мы теперь хорошо понимаем друг друга и друг другу нравимся, этого не отменяет. — И он обернулся к молодой светловолосой женщине. — Изабель — наша общая подруга, Жозефина, она принадлежит нам обоим. Давай примем ее в наш союз.

— Вы как две капли воды на стекле, — прошептала Изабель. — Капля Жозефина и капля Батист. И уже давным-давно эти две капли слились в одну. Никто не сможет вас разделить. Я не представляю себе, как можно любить одного из вас, без другого.

Жозефина взглянула на них, поняла, что они говорят искренне, и не стала спорить, а схватила их за руки:

— Заберите меня отсюда сейчас же. Ни один из ревностных католиков, которые тут живут, не сможет понять того, что с нами происходит. У нас тут девятый век, как будто святой Патрик только что обратил кельтов в христианство.

— Ты преувеличиваешь.

— Ничуточки. Испорченным ирландец может быть, только когда он за границей. Возьмите хоть Оскара Уайльда.

— Или когда напьется? — предположил Батист.

— Нет, тогда он не испорченный, а счастливый. — И она с веселым смехом вытащила из-под кровати бутылку виски, заперла дверь и рухнула на матрас, прижимая к себе Батиста и Изабель.

4

— Слушай, Людо, а может, тебе больше нравятся мальчики?

Клодина отступила на шаг назад и, скрестив руки на груди, придирчиво разглядывала сына.

Людовик медленно выпустил дым: он прищурился и следил глазами за матерью.

— Я знал, что ты спросишь. При моих-то делах, я уже и сам стал об этом задумываться.

— Но это ведь не страшно… Теперь уже никто не шарахается от геев.

Он потряс головой:

— Я и сам знаю, что не страшно. Никто не смеется над геями, которым нравится быть геями, зато все смеются надо мной.

— Что? Да тебя же все обожают!

— Да-да, люди меня любят, как любят ребенка… Но когда они вспоминают, что мне двадцать шесть и я живу один-одинешенек, будто пантера в цирке, они надо мной смеются.

— Людо, не уходи от вопроса. Наверно, у тебя проблемы с женщинами просто потому, что ты предпочитаешь мужчин, да?

— Просто потому…

Он схватил сигарету, задумался, отложил ее в сторону, снова взял и не стал закуривать, а решил рассказать что-то важное:

— Ты знаешь Тома, учителя философии, который живет напротив?

— Кто ж его не знает?

— Как тебе кажется, он красивый?

— Да.