— Зачем вам это?

Она подняла голову и продолжала смотреть мимо него:

— Ради денег, конечно.

Он покачал головой:

— Все принадлежит моей жене. У меня денег не так уж много.

— В любом случае больше, чем у меня.

Тут она немного ожила. Нищета, голод в конце месяца, пустые шкафы, жалкое жилье — все это не было абстракцией. В ее голосе зазвучала искренняя боль.

Захарий пробормотал:

— Сколько?

Она сглотнула слюну и решилась на этот раз взглянуть ему прямо в глаза:

— Миллион евро.

Он кивнул. «Миллион евро? Ну столько еще наберется…» Он окинул ее взглядом. Интересно, кто за этим стоит — жених или брат, который посоветовал ей прийти сюда и заставлял ее репетировать эту сцену? Или она пришла по собственной инициативе?

Да не важно. Она дает ему возможность одержать верх над врагом, над этой Петрой фон Танненбаум, выставить ее обманщицей, которой она, собственно, и является. Если эта девчонка докажет, что изнасилования не было, он выйдет из этого судилища с высоко поднятой головой, будет восстановлен в правах.

Это вполне стоит миллиона евро.

Что у него останется потом? Денег ни копейки. Своего положения — поста европейского комиссара по антимонопольной политике и мужа Розы — ему уже никогда не вернуть. Не говоря уж о притязаниях на пост премьер-министра… Он теперь политический труп.

— Нет, я отказываюсь, — объявил он.

Она подскочила. Потом, кусая губы, ссутулилась и пробормотала:

— Если хотите, я могу взять меньше.

— Миллион евро или даже меньше — я не стану платить.

— Но…

— Это мое последнее слово.

Она замотала головой из стороны в сторону, словно ее мучил нервный тик:

— Мое предложение вам чем-то не нравится?

— Это не имеет значения.

— Как? Как же не имеет значения?

— Вот так.

Она вскочила и лихорадочно выкрикнула:

— Ну и ладно, а я все равно пойду, я им расскажу, что было на самом деле, расскажу им всю правду. Почему у меня вечно все отбирают? Сперва вы… потом она, эта немка, разыгрывает из себя жертву вместо меня. Я все про вас расскажу, про то, что она обманщица, а вы подлец!

— Только зря потратите время. Никто вам не поверит.

— Почему?

— Ну, если удастся доказать, что первое обвинение — неправда, то легко убедить всех, что и второе — тоже придуманное.

— Как это?

— Для опытного адвоката это не составит труда. Тем более что я записал наш разговор на телефон… — И он помахал мобильником. — Мне будет достаточно воспроизвести самое начало, тот момент, когда вы мне предлагаете за деньги сказать в полиции, что это были вы, а не Петра фон Танненбаум. И вас будут считать шантажисткой.

— Но это же подлость! — воскликнула девушка.

Захарий Бидерман не ответил.

Она оглянулась вокруг, ища, как бы дать выход чувствам, которые ее переполняли. Она дрожала, глаза у нее покраснели, зубы стучали.

— Так, значит, у меня все отняли? Заставили меня сделать, чего я не хотела… Принудили к какой-то гадости, потому что я простая служанка… У меня украли мою жизнь, даже мои несчастья… я не получу ни сантима… а если расскажу правду, никто даже не станет меня слушать? Значит, на самом деле я просто пустое место, я ничто. Просто ничто. До того, что со мной происходит, что я чувствую и говорю, вообще никому нету никакого дела! — Она подняла полные слез глаза на Захария Бидермана.