Узнав этого человека, Викентий Федорович огорчился.

Это было не то отвратительное настроение, которое нужно для поддержания творческого тонуса. Это было тоскливое предчувствие утомительного разговора с занудой. К тому же еще не совсем нормальным занудой.

– Зачем вы пришли? – недовольно спросил Животовский. – Ведь я вам вчера уже все сказал!

– Я пришел, чтобы восстановить историческую справедливость! – пробубнил этот занудный псих.

– Вы на часы не посмотрели? – Викентий Федорович скривился, как от целого лимона. – Рабочий день давно уже кончился! У меня совершенно нет сил! Ну разве так можно? Приходите завтра, в рабочие часы, я попрошу выписать вам пропуск… хотя, прямо вам скажу – не знаю, о чем мы можем говорить! Я вчера все вам сказал, и если повторять это еще раз – честное слово, мне просто жалко своего и вашего времени!

– Вот видите, – псих оживился, как будто нашел в словах Животовского неожиданную поддержку, – вы сами сказали, что приходить завтра совершенно бессмысленно…

– Ну и что из этого? – беспокойно переспросил Викентий Федорович, чувствуя, что странный человек своими словами заманивает его в какую то ловушку.

– Значит, нет никакого смысла откладывать это на завтра!

– Что откладывать? – Животовский огляделся по сторонам, надеясь, что появится кто нибудь из коллег и поможет ему выкарабкаться из этого бесполезного, бесцельного и утомительного разговора.

Никого, конечно, не было.

Охранник за стеклом входных дверей увлеченно разгадывал свой дурацкий кроссворд. Теперь ему требовался американский киноартист из пяти букв с буквой «Й» точно посередине.

– Что откладывать? – тоскливо повторил Животовский, поняв, что подмоги не будет и придется выпутываться самому.

– Восстановление исторической справедливости.

Но все таки какой зануда! И почему он привязался именно к нему, к Викентию Федоровичу, известному и преуспевающему человеку?

Позвать, что ли, охранника, попросить прогнать этого идиота?

Животовскому стало стыдно. Он покажется смешным, беспомощным, мнительным, а именно этого он боялся больше всего на свете!

Он чувствовал, что покой в удобном салоне машины и музыка Доницетти откладываются, что прежде ему придется снова разговаривать с этим занудным кретином, обсуждать его дурацкие амбиции…

Сутулый человек подошел к нему вплотную, словно хотел что то сказать на ухо. Животовский брезгливо отстранился, и вдруг он увидел, что в руке психа блеснуло что то острое и тонкое. Викентий Федорович открыл рот, чтобы возмутиться, чтобы как следует отчитать этого идиота, который вообразил о себе невесть что, но идиот снова придвинулся к нему вплотную и коротким, сильным ударом воткнул в грудь свое тонкое и острое оружие.

Почему то Животовский в первое мгновение подумал, что этот кретин испортил замечательный кожаный плащ.

Во второе мгновение он почувствовал страшную, пронзительную боль и удивительную щемящую тоску, как будто ему предстояло навсегда расстаться с очень близким и любимым человеком. Впрочем, так оно и было – ведь у Викентия Федоровича Животовского не было никого ближе, чем он сам, а именно с самим собой ему предстояло расстаться.

Неожиданно в мире кончился воздух. Дышать стало нечем. Даже те жалкие крохи воздуха, которые удавалось невероятным усилием протолкнуть в легкие, не годились для дыхания – они были хрупкими и колючими, как битое стекло.

Животовский успел еще подумать, что ему так и не удалось получить «Оскар», а также «Золотую пальмовую ветвь» Каннского кинофестиваля, и на этой мысли он кончился.

Викентия Федоровича Животовского, известного кинорежиссера и телевизионного продюсера, больше не существовало.