Они, верно, тоже вспотели. Стоит им остановиться, ветер в секунду их прохватит.
– Берегись, – крикнул он, – сейчас пойдем в гору, держи хорошенько лошадей!
У подножия холма намело сугробы, и Матье с трудом протаптывал путь. Он понял, что лошади сейчас увязнут, но останавливать их было поздно, и тогда, повинуясь инстинкту, он закричал:
– Н-но! Но-но! С богом, милые! А ну, наддай! Наддай!
Постромки натянулись. Застонало железо и дерево, но лишь только головная лошадь почувствовала глубокий снег, она стала. Увидев, что Пьер тянет изо всех сил за уздечку и щелкает кнутом, Матье подошел к нему.
– Ни к чему это, парень… – сказал он. – Ни к чему.
Он потрепал лошадь по крупу, успокаивая ее, отдышался и добавил:
– Дальше не пройти. Так я и знал. Дрянные тут места… Лошади твои сделали что могли. Чего с них взять…
Из ноздрей животных вылетали легкие клубы пара, которые метель тут же испещряла снежными хлопьями и уносила.
– Что же нам теперь делать? – спросил Пьер.
– Да чего ж тут сделаешь, когда он так валит. Придется расчищать, чтоб пройти.
Матье с минуту подумал и очень спокойно добавил:
– Ну, ладно. Пройду дальше один, но только когда будет хоть чуток светлей.
18
Как только упряжка остановилась, оба они кинулись расчищать снег возле второго фургона и сгребать его в сторону, чтобы уберечь лошадей от ветра, а ноги их от сырости. Из снега образовалась стена, почти в рост лошадей. Матье срубил две молоденьких елочки, очистил их от ветвей и перекинул между снежной стеной и верхом фургона. На них он набросил старую парусину – получилась крыша. Коняг хорошенько растерли соломой – теперь они находились в укрытии.
– Бедный вы мой, – сказала Мари. – Вы наш добрый ангел.
И Матье, как только забрезжил серый свет и стало хоть что-то видно, расстался с ними и пошел.
Он шагал, с трудом прокладывая себе путь, сражаясь с ветром. По мере того как нарождался день, снег стал валить не так густо и мало-помалу совсем перестал падать. Теперь ветер нес лишь то, что ему удавалось сбросить с ветвей и рассыпать пылью. Время от времени он вырывался из леса и уносился в небо, и тогда там, в вышине, раздавался свист, словно воздух разрезали тонкие ремешки. А земля и деревья словно переводили дух. В такие минуты Матье выпрямлял спину, расслаблял сведенные мускулы плечей и затылка, дышал полной грудью, вглядываясь в небо. Похоже, оно вот-вот расчистится. В сероватой мгле уже вырисовывались пятна света, пока еще мутные, но предвещавшие ясную зарю.
И заря занялась в тот миг, когда Матье достиг опушки. Еще издали он понял, что свет ползет по неровностям плоскогорья. На секунду все замерло в ожидании. Даже ветер приостановился, залюбовавшись прогалиной света, которая ширилась на востоке, над самыми горами. Длинная золотая щель протянулась между густо-серыми, кое-где лиловыми тучами и тускло-синим, почти пепельным, заснеженным лесом на горизонте возле Валь-де-Мьежа, где еще дремали сумерки.
На опушке Матье остановился. Медленно, внимательно вглядывался он в каждую снежную складку. Но ничто не шевелилось. Ничто не жило, кроме света, который подступал шаг за шагом, не торопясь, проникая в каждый уголок, изгоняя отовсюду последние ночные тени. Матье снова двинулся в путь. Здесь вьюга царила полновластно: она неслась, задевая вершины холмов, торопясь поскорее наброситься на лес.
При виде первых домов Кювье возница остановился. Снег придавил деревню – оттуда не поднималось ни единой струйки дыма. Матье знал, что это селение, как и все деревни в Валь-де-Мьеже, было предано огню и мечу солдатами герцога Саксен-Веймарского, и все же он надеялся, что с тех пор кто-нибудь из жителей вернулся на старые места. |