Когда цирюльник закончил свой рассказ о том, как обстояло дело в бараках, Матье, слушавший его, почти не слыша проговорил:

– Завтра пойду копать.

– Сегодня ночью будут еще покойники, – заметил мэтр Гривель.

– Я выкопаю большую яму.

Наступило молчание, и стало слышно, как у самых бараков затявкали лисы.

– Я все же надеюсь, – сказала Эрсилия, – что ты выроешь отдельную могилу для святого отца. По-моему, он ее очень даже заслужил!

– Само собой, я б так и сделал, – ответил Матье, – да только он сказал, что хочет быть вместе со всеми.

– Чего ты выдумываешь! – возмутилась толстуха.

– Это правда, – вмешался цирюльник. – Мне тоже он так говорил еще до того, как Гийон вернулся. «Я хочу покоиться вместе со своей паствой», – сказал он мне. А после засмеялся и добавил: «Вы же знаете, я слишком болтлив, чтоб обходиться без компании. В земле теперь, должно быть, не слишком тепло, так что одному невмоготу будет». Так и сказал… Меня даже удивило, до чего легко оп шутит со смертью… И я еще подумал, что смерть для него, верно, не так страшна, как для нас.

Матье промолчал, но вспомнил, как однажды иезуит сказал ему: «Смерть – ничто, когда ты к ней как следует приготовился. Страшно встретиться с нею, если думаешь, что за ней – пустота… Я стольким людям помогал умереть, что давно и хорошо ее знаю. Да и она, должно быть, неплохо знает меня».

Слова его тогда поразили Матье, который до этого ни разу не слышал, чтобы так говорили о смерти.

Женщины ушли, и цирюльник сказал:

– Ложись спать, мой мальчик. Завтра у тебя работы будет хоть отбавляй.

Матье несколько удивляло то, что никто не спросил его, где он пропадал, и он решил, что священник, должно быть, наказал не задавать ему вопросов. Они легли, и лишь только комната погрузилась во мрак, цирюльник уснул. Какое-то время Матье прислушивался к его ровному дыханию, потом бесшумно встал, накинул плащ и вышел.

Тучи, что поднимались из-за горизонта на закате, затянули теперь три четверти неба, но оттуда, где оно оставалось еще чистым, струился свет и заливал искрящуюся снежную равнину. Ветер стих, но от земли поднимался холод, не такой, правда, жгучий, как днем. Матье бросил по охапке сена лошадям и направился туда, где лежали покойники. Тишина была почти осязаемая, и он подумал, что это вечно безмолвная смерть, наверно, пришла сюда за святым отцом, а может, и за ним самим. Он толкнул дверцу, вошел и опустился на колени рядом с телом священника. Медленно перекрестившись, он сложил руки и попытался молиться. Прочел «Отче наш», и вдруг – словно бурный ручей переменил русло – вместо слов молитвы в памяти возникли другие слова. Вспоминались речи священника – то, что святой отец говорил ему наедине по пути сюда или когда они хоронили мертвых:

«Страдания должны стать для тебя дороже удовольствий… И жить нужно, зная, что смерть всегда близка. Это не значит, что всю жизнь ты должен только и думать о конце – такого не выдержать. Просто не надо восставать против смерти, если чувствуешь в себе силы умереть с достоинством… И если будешь жить в уверенности, что однажды войдешь в мир вечного блаженства, думать о прощании с этим миром будет тебе куда легче… Смерть не должна быть для тебя уходом в ночь. Не бойся смерти, думай о ней, глядя на свет, струящийся с небес. К этому свету и надо идти. Поверь мне, лишь закрыв в последний раз глаза в этой жизни, ты увидишь наконец вечный день».

Было в этом что-то, чего Матье до конца не понимал, но слова отца Буасси врезались в его память.