Раньше я любил смотреть в окно, потом понял, что никаких геополитических изменений в пыльном ландшафте не ожидается, и можно с таким же успехом глазеть в потолок. Или на приятную во всех отношениях случайную попутчицу, мечтая провести с ней охальную ночку на одной полке. Поскольку милая девушка ехала в другом поезде, я, скучая, глянул на дорожный пейзаж. Звездная ночь угадывалась за темнеющем горизонте; я зевнул, решив малость прикорнуть, чтобы через несколько веков в полной боевой выкладке десантироваться на родной местности, как вдруг резкий сигнал встречного товарняка, как разряд электричества… Проклятье!

И, вздрогнув, неожиданно для себя представил, как этот ультразвуковой сигнал бедствия пронзает глушь лесов и топь болот, прожигает спресованно-теплый мусор гигантских свалок с реющими над ними чайками, пробивает бетон кинутых за ненадобностью бомбоубежищ, проникает через французский кирпич одного из элитных дачных теремков, на балконе которого находится Некто в пижаме, любующийся ранней звездной сыпью.

И хорошо было ему, и сладко было, и вечно. И чувствовал он себя Рамзесом-Тутанхамоном-Батыем-Красным Солнышком-Борисом Годуновым-Александром Первыми и Вторым-Владимиром Ильичем — Кабо-Папой римским — Отцом нации — Харизмой народной… Един, зело, и многолик!

Да внезапно — колкий звук впился в уши, буравчиком слиберальничал в державный организм и через мгновение намертво присосался к сердечной, незащищенной телохранителями мышце. Так, должно быть, летучая лепучая вампирная мышка впивается в горло своей жертвы.

И померкли созвездия, и качнулись вековые корабельные сосны, и угасли приятные звуки вечернего, охраняемого невидимыми службами безопасности, пространства. Сжалось сердешко от боли, и печальное озарение снизашло к Некто в пижаме с казенным артикулом Е-10396/ 65, что никакой он не Харизма в проруби вечности, а совсем наоборот, понимаешь, в этой самой проруби. Фекальная, что ни на есть хризантема…

Черт знает что, пожал я плечами, надо же такому казусу померещится? Вот что значит жить на пространстве, пропитанном политическими страстишками да интригами. Не знаешь, какое ещё паскудство удумают кремледумцы, чтобы содрать последние семь шкур с народца. Уж невольно будешь нервничать. А когда в таком нервозном состоянии, то ещё не то померещится. Чур меня, чур!

На этом мое путешествие в купе закончилось — тетки начали вырывать из сумок вареных кур и яйца всмятку. Я почувствовал себя солдатом, оказавшегося на передовой в тот момент, когда началась химическая атака СО и СН.

Проводник Сеня удивился моему бдению в коридоре и пригласил в служебное помещение, забитое суконными одеялами и простынями. Там мы повели душевный разговор о сложном международном положении: НАТО так и прет к нашим границам, так и прет. Чтобы утолить сердечную печаль по этому поводу, мы загрузили организмы родной и светлой. И скоро запели песню о нашем бронепоезде, который стоит на запасном пути.

Нет никаких сомнений, что город-герой Владивосток встретил бы меня энергетическим кризисом, морским бризом, рыбными палочками и дешевыми портовыми девками, отдающихся рачком-с за иены, да я проявил недюжинную волю и не вытянул из сумки три бутылки горькой. Хотя очень хотелось. Нет, твердо решил я, родные дядьки не поймут прибытия столичного гостя с миссией поголовной трезвости. Проводник Сеня меня понял и простил: все правильно, братуха, деревню надо поддержать гуманитарной помощью. Землепашцы — оплот нашей жизни и мира во всем мире. Какое там НАТО, так их е' империалистов, ежели наш мужичок осерчает и хапнет со своего огородика кол с термоядерным зарядом.

— Золотые слова, Сеня, — кричал я вслед уходящему скорому, притормозившему на минутку в местности мне знакомой.