Да-да, было и такое в моей биографии. Я решил попросту заработать сто баксов и пустил слух, что Хулио окажется жидок против нашей забронированной комсомолки, любительницы Баха, но никак ни траха. Естественно, слушок достиг ушей нашего интернационального товарища и он, как истинный любитель траха, но никак ни Баха, поспешил ко мне, чтобы ударить по рукам. И мы ударили при всем честном народе. Тут же возникли новые ставки: многие надеялись на непреклонность соотечественницы, а многие верили в горячий темперамент испанского сеньора. А срок исполнения всех желаний был оговорен в неделю. Шесть дней и пять ночей наш Хулио бился с неприступной крепостью. И все тщетно — ни слова, ни цветы, ни пение народных иберийских шансонет у двери члена ВЛКСМ не смогли тронуть его (в смысле, ее) бессердечного сердечка. Наконец кто-то догадался дать гранду добрый совет — пригласить недотрогу в концертный зал П.И. Чайковского на программу классической музыки, посвященной ХХ съезду работников рыбного хозяйства. Отчаявшийся Хулио решился на этот шаг. И о чудо — милая, но мужественная девушка с благодарностью приняла приглашение.

Надо ли говорить, что академические стены дрогнули от подозрительного наплыва студенчества, любителей тараньки, которое жаждало зрелища. И оно его получило.

Во-первых, Хулио убил всю заинтересованную публику своим фраком, это было великолепное платье особенно на джинсово-потертом фоне. Потом — букет великолепных роз в двадцать один бутончик. У недоверчивой Стеллы от такого внимания голова пошла кругом, как, впрочем, и у всех её подружек, успевших познать Хулио и его секретное оружие в штанах.

Ну хорошо. Походила влюбленная парочка по фойе, не обращая внимания на нищее и голодное студенчество. Как говорится, все с нетерпением ждали пьяно, форто, сольфеджио, сопрано и так далее. От такой нервной обстановки многие бегали в буфет, чтобы промочить горло и сделать новые ставки. Кто на Хулио, а кто на Людвига ван Бетховена.

Наконец публику приглашают в зал. Приятный такой, прохладный. С портретами осноположников фуг и гамм. Сцена опять же с белым, как пароход, роялем. Словом, красиво. Сели в плюшивые кресла. Стеллочка по сторонам ах-ах, как божественно! Si-si, думает свое Хулио, после концертной программы ты не так, пташка моя, заахаешь, чтобы провалиться мне на месте; ну, такую вставлю фугу — в гамму!..

Тут вытанцовывает на сцену дамочка, похожая на одряхлевшего тушканчика, и скверным голосом сообщает:

— Бр-р-рамс, минор с мажором, без альта, виолончели и скрипки. Рояль.

И удаляется, точно ей пришпилили ягодицы английской булавкой. Брамс, так Брамс-епамс, какая разница, думает свое Хулио, выдержу испытание, а там заслуженная награда.

В это время на сцене появляется пузанчик по фамилии Писин. Во фраке. И с бабочкой. И очень похожий на Хулио. Да-да, всему студенчеству показалось, что это он, наш любвеобильный синьор, на подмостках. Что за чертовщина?! Нет, вроде сидит. В партере и обществе приятном. А пузанчик поклонился и плюх за рояль. Обмер, как перед вечностью. И — бац-бац-бац! Ручками по клавишам. Как белым, так и черным. Туда-сюда — сюда-туда. Живенько так. Мрак. В смысле, повальный звуковой перетрах, от коего у Хулио мурашки по спине забегали в такт гаммам. Мука — не музыка. Ко всему манерная стервочка опускает свою голову в кудряшках на его плечо и повторяет с чувственным предыханием:

— Ах, как божественно!

И чувствует Хулио к своему ужасу, как его фуга поднимается, точно штык в руках бойца-антифашиста. В полный рост. Во взятых напрокат портках. Все выше и выше. Пришлось несчастному программкой свое бесчинство прикрыть.

Кое-как первый акт этой музыкальной фиесты нашим интернациональным другом был вынесен. Больше всего раздражало, что на сцену выходила тушканчикообразная тетка с напоминанием о том, что будет исполняться.