|
Но моя успокоенность быстро развеялась. Сразу же после ужина (прошедшего в отсутствие Семиана, который вот уже несколько дней был «нездоров» – еду ему посылали наверх) я на всякий случай пошел к воротам, а там под кирпичом белело письмо. «Появились осложнения. Это путает наши планы. Нужно затаиться. Тихо, ша. Посмотрим, что и как. Как будут разворачиваться события. Если произойдет скандал и придется сматываться, нам, напр., в Варшаву, а им куда-нибудь еще, ну что же – тогда все рассыплется. Нужно знать эту старую б… Вы понимаете, кого я имею в виду? Ее, т. е. Природу. Если Она навалится с какой-нибудь неожиданной стороны, не нужно протестовать, сопротивляться, следует тихо, покорно приноровиться к Ней, faire bonnemine … но внутренне не поддаваться, не терять нашей основной цели, так, чтобы она знала, что у нас есть своя особая цель. Сначала Ее атаки бывают оч. решительными, активными и т. д… однако потом Она как бы теряет к этому интерес, дает поблажки, и тогда можно тайком вернуться к своей собственной работе и даже рассчитывать на Ее снисходительность… Notabene! В своем поведении ориентируйтесь на меня. Чтобы не было никаких на-кладок. Я буду Вам писать. Это письмо обязательно сожгите». Это письмо… Это письмо, которое еще больше, чем предыдущее, было письмом сумасшедше-го, – но я так прекрасно понимал это безумие. Оно для меня было таким ясным! Эта тактика, кото-рой он придерживался в своих отношениях с природой, не чужда была и мне! И совершенно очевид-но, что он не отступит от своей цели, все это было написано, чтобы не уступить, подчеркнуть, что он остается верен своим замыслам, это письмо, изображающее мнимую покорность, одновременно являлось призывом к сопротивлению и к упорной борьбе. И кто знает, для меня было написано это письмо или для Нее – чтобы Она знала, что мы не собираемся отступать, – он при моем посредниче-стве разговаривал с Ней. Я понял, что каждое слово Фридерика, любой его жест только с виду пред-назначались тем, кому адресовывались, в действительности же это был бесконечный диалог его, Фридерика, со Стихиями… диалог настолько хитрый, что ложь служила правде, а правда – лжи. Ох, как же он притворялся в этом письме, что пишет втайне перед Ней – на самом же деле он писал, что-бы Она знала! И рассчитывал на то, что обезоружит Ее этой хитростью – хотя бы рассмешит… Оста-ток вечера прошел у нас в ожидании. Мы посматривали украдкой на часы. Лампа едва освещала комнату. Геня, как и каждый вечер, прижималась к Вацлаву, он, как обычно, обнимал ее, и я сделал вывод, что «остров» совершенно не повлиял на его чувства. С непроницаемым лицом сидел он рядом с Геней, а я ломал себе голову, насколько занимал его Семиан и насколько раздражали его суета и шум, производимые Каролем, который что-то там перебирал и укладывал в ящиках. Пани Мария шила (как и «детей», ее в тайну не посвятили). Фридерик вытянул ноги и опустил руки на подлокотники кресла. Ипполит с остановившимся взглядом сидел на стуле. Возбуждение наше мешалось с усталостью. С изоляцией Семиана, благодаря стоящему перед нами тайному заданию, мы, мужчины, спло-тились как бы в отдельную группу. И тут Геня спросила: – Что ты там возишься, Кароль? – Отстань! – так он ответил. Их голоса прозвучали in blanco, и, не поняв их, не угадав возможных последствий, мы даже не вздрогнули. Около одиннадцати они пошли спать, пани Мария тоже, а мы, мужчины, взялись за дело. Ип-полит приготовил лопаты, мешок, веревки, Фридерик, на всякий случай, осмотрел оружие, а мы с Вацлавом осмотрели двор. Окна в доме погасли, кроме одного на втором этаже – семиановского, – мерцавшего сквозь занавеску бледным маревом света и тревоги, тревоги и света. Как это могло слу-читься, что его смелость вдруг переродилась в страх? Что произошло с этим человеком, который вот так, с бухты-барахты, сломался? Из вождя вдруг превратился в труса? И будьте любезны! Будьте лю-безны! Вот такая штука! Мне вдруг показалось, что в доме обосновались две разновидности безумия, воплощенные в Семиане на втором этаже и во Фридерике (ведущем свою игру с Природой) на пер-вом… оба в определенном смысле были прижаты к стене, доведены до крайности. |
