Я открыла сумку. Одна белая с синими цветами гжельская бутылка, купленная в родных местах на Арбате, была цела.

После я узнала, что Дягилев, переправляясь через океан в Америку, так и не снял пальто, а просидел все плавание скрючившись от ужаса, причем его зябнущие руки согревал в ладонях верный слуга.

У меня слуги не было. Но перелет состоялся — три часа невыносимого страха. Смятение усугубилось, когда я осознала, что ем зеленый горошек с курицей на высоте девяти километров, а облака — те самые облака, на которые я привыкла мечтательно смотреть, совершая свои странствия по земле, — лежат пеленой далеко внизу.

В конце этой бесконечности мучений мне показалось, что самолет падает прямо на Тауэр. Воспитанная на английских романах, получавшая открытки с видами Лондона от матери — профессора по этим самым романам — я узнала серое строение на берегу реки (конечно, Темзы) и приготовилась. Помню, как стало досадно, что все нормальные люди осматривают Тауэр с экскурсией, а я падаю на него с неба. Я представила уже, как обломки самолета вспугивают тауэрских воронов. Под крылом, совсем близко, мелькнули зубцы серых стен, белые, как барашки на волнах Темзы, и реющий над ними красно-бело-синий крест британского флага.

Но “Гжелка” была открыта всего через пару часов. Не более понадобилось мне, чтобы убедить в своей благонадежности девушку, проверявшую документы на выходе (пусть делают со мной что хотят — теперь, когда я уже на земле!), чтобы Мэй подхватила меня и расцеловала, а я познакомилась с ее весьма представительным спутником, который оказался шофером, и удивилась длине “мерседеса” и розам, обвивавшим каждый домик вдоль дорог, ведущих в Ньюмаркет, — английскую, а значит, и мировую, столицу скачек.

Машина пронеслась по главной улице городка, по узким дорогам через ухоженные нивы, обогнула стену из красного кирпича, проехала между столбами, на которых, полуоткрыв крылья и клювы, сидели довольно крупные каменные орлы.

После этого я утратила всякое ощущение реальности. Здесь, за каменной оградой, высились ливанские кедры, а дубы стояли на лужайках спокойно и горделиво. Канавы у обочины гравийной дороги были выстланы тем самым плющом, веточки которого (в горшках) украшали шкафы и окна в моей школе. На дежурстве мы бережно стирали пыль с таких же темно-зеленых листьев мокрой серой тряпкой.

От входа в дом, завидев автомобиль, неспешно отошел павлин и взгромоздился на спину одного из белокаменных геральдических животных, охранявших двери.

Не успели мы выпить и рюмки, как зазвонил телефон, и Мэй сняла трубку. Лицо ее приняло еще более радостное выражение (хотя, казалось, это было уже невозможно). Она стала делать мне призывные знаки. Я приблизилась. Из трубки донеслась безукоризненная речь Энн — какая дикция! Какой ритм!

— Have you met your guest, dear? How is she? Did she enjoy her flight? Oh, thank you, I shall certainly come. Give her my love.

Мэй ликовала:

— Энн навестит нас завтра утром, в одиннадцать. Она хочет снова встретиться втроем и вспомнить о первом знакомстве в Москве! What a busy morning we shall have!  Я встану, как всегда, в пять, чтобы выгулять собак. Will you come with me? Oh, great!  Не забыть бы открыть парадный вход — я обычно встречаю Энн там и провожу через главную гостиную сюда, в голубую. Мы посидим здесь. Или все-таки там? Нет, лучше здесь. Конечно, откроем шампанское — мне вчера привезли два ящика из Германии, но это настоящее русское — “Great Duchess”. Do you like it? I do!

Степень торжественности будущего визита стала мне ясна именно потому, что шампанское Мэй безоговорочно предпочла водке.