|
Кто ж знал, что у него в соседней комнате чертова сестра с чемондачиком хирургическим дежурит. Не давал мне Господь согрешить ни за что. Ну у Бога свой промысел, у меня свой. Во сколько эта попрыгунья ждет попа? В шесть? Вот и отлично: я там первая буду. Решила, надо шины попу проколоть. А подъехала к его «зубилу», вспомнила, у меня ж ключ от него есть. Поп обронил, а я на память оставила. Ну я своего Кинг Конга к Павлову отправила. «Скажешь, я у врача до восьми буду». В поповскую тачку прыг и помчалась к гнезду змеиному, уж думала там все переворошу. Когда отъезжала, вроде лицо Панино мелькнуло, да мне не до этого было. Все равно первая буду. Пока ехала, успокоилась, вдруг мальчик мой пинаться стал. Охолонула я. Ну, думаю, дала жару. Я ж Женьке член отрезала, а вдруг и вправду помрет? Жалко мне его стало, прям реву. Гоню и думаю: «Ну если у этой дуры дочка, то и хрен с ней, не трону». А тут метель началась, темно, дорога скользкая. Еду, реву, еще и родить тут боюсь. Подъезжаю уже к монастырю, тут из метели, как черт из табакерки, выскакивает какая-то баба с фонарем, я по тормозам, а «зубило» поповское заносит и прямо бочиной на эту бабу. Выхожу, она лежит неживая, руки раскинула, как для объятий, кровища лицо залила. Я ее фонарь взяла, в лицо посветила. «Mierda! Да это же наша Катя!» Аж перекрестилась автоматически. Тут и метель прошла, снежок легкий западал, закружился. Вижу проезд к домику, в домике свет горит. Значит, она попа ждала, выскочила на проезд посветить, бедняга. Я в дом, сразу к люльке. Там все розовое — девочка значит, все в порядке. От сердца отлегло. Присела я на стульчик, задумалась. Машинально что-то в руку взяла, гляжу дневник стрекозы, открыла на середине. «Тьфу-ты, какая чушь!» Вырвала страницы, где про меня было — кинула в печь. Тут в домик мой Кинг Конг вваливается, мычит, рукой машет. Не поехал, значит, к Павлову, за мной помчался. Ну что же, молодец! Села я в машину — и домой, только окружной дорогой. А в голове только одна мысль: «Что же ты наделала, сука Павлова?» А «мальчик» мой пинается. Честно говоря, когда память вернулась, я, как Катьку сбивала, не помнила. Мне казалось, что не доехала я до нее с Кинг Конгом. Но после рассказа Паниного про исповедь мою да про Катю снежком присыпанную, пелена спала и вся картинкато встала перед глазами.
Я вот чего сейчас подумала, может, Бог мне тогда мальчика на девочку переменил? В наказание. В общем, едет бедная беременная сука, больная «испанкой», к хозяину, а он уже литр водки в глотку залил, «газету правду» прочитал и бейсбольной битой ногу чешет, если б знала, так сразу бы в роддом махнула, а так приехала за амнезией. Кинг Конгу повезло больше, хотя тогда это сразу понять было трудно. Мой верный бодигарт зашел первым, и Павлов сразу огрел его битой. Великан, не пикнув, рухнул, заливая ковер кровью из пробитой башки. Меня же Павлов как какуюто тряпку перекинул на диван и начал свой дурацкий допрос. Он был омерзительно пьян, страшен и при всем этом ужасно смешон. Так далеко он никогда не заходил. «Кто отец этого ребенка? Говори или умрешь, сука!» Почему бы мне тогда было не сказать ему «ТЫ» и закончить эту комедию. Смертельная усталость сковала мне рот. Какое-то тупое безразличие, я даже перестала ощущать свой ужасно тянущий живот и мальчика, которому совсем уже не терпелось выйти и встретиться со своим милым «отцом», вращающим белыми бешеными глазами и крутящим у меня над головой толстой палкой. В этот момент я остро поняла, что скоро умру. Меня убьет не Павлов, а мой ребенок. Бог мне это сказал. Я смотрела сквозь беснующегося мужа, туда, где на берегу теплого испанского моря лежал истекающий кровью Кинг Конг, чуть поодаль стоял, молча вопящий, кровавый фонтан Женя, с жезлом в руке, и загорала под тихо падающим снегом Катя, широко раскинув мертвые руки. Все это зря! Вот какая была последняя мысль у меня в голове, когда я услышала свой брезгливый голос: «Кто угодно, только не ты, Павлов». |
