Юные творцы победно переглянулись. Все это были отборные ребятки.

Старохатов довел драматургию эпизода до точки.

— Ребята, пересаживайтесь к нам, к нашему разговору. — Он опять улыбнулся. — Иначе действительно может показаться, что вы прогуливаете.

Ребята тут же переселились за столик к Старохатову и режиссерам, а Вера лишний раз должна была почувствовать свое место. Оказывается, он сам пригласил их на совместную беседу. Он просто забыл сообщить Вере об этом.

Но Вера была Вера, — потратив столько времени и слов на бесполезное упрашивание, она не слишком обиделась. Она взяла себя в руки. И выдала ему, Старохатову:

— Лектору заплачены деньги. Не ваши и не мои — государственные.

И ушла.

И плевать она хотела. Видно, так уж они жили со Старохатовым — поцапаться было для них делом ежедневным и обычным.

Вера пересекла холл почти по диагонали — кратчайшим путем. Она была в серой юбке и в розовой, очень строгой кофточке. И прическа строгая. И шаг сдержанный, ровный — все под осень. Я двинулся за ней. Я не спешил, потому что деться теперь ей было некуда и я наверняка знал, что застану ее одну. На лекцию она лишь заглянет, пересчитает слушателей — и вернулась.

Я не спешил. Поднимаясь по лестнице, я застрял у окна и уставился на те же липы, что и пять лет назад. Липы были как липы. А думал я о том, что сцену, которую только что увидел, я увидел глазами сторонника Веры. Увидел, находясь в ее лагере. И что в будущем я могу быть не прав, более того — буду не прав, если сейчас же не почешусь и не задумаюсь об этом. Факт был значащий. Знаменательный. И вот (надо отдать мне должное) я попытался мысленно переметнуться к противнику. Я сказал себе — Старохатов творческий человек. Великий ли, малый ли, но он как раз из тех самых, кто подбрасывает в печь дровишки, чтобы они горели и грели. И этим он живет, пусть даже с возрастом там осталась одна-единственная черная головешка и сизый дым. Мастерская для него последний (под старость) род деятельности. Он хочет жить спокойно. И можно себе представить, какой заусеницей, каким раздражающим чирьем оборачивается для него ежедневная и занудливая самостоятельность Веры. Она ведь тоже овощ. Она умеет…

Я оглянулся — по лестнице спускалась та самая официантка. Заезженная, с печатью ночных подвигов на лице.

— Привет, Игорек!

— Привет. — Я ее наконец узнал — ну конечно же Валечка. Она работала здесь и раньше.

— А я кооператив строю, — объявила она и засияла.

— Да ну?

— Честно!

— И деньги внесла? И уже квартиру видела? — спрашивал я.

Несмотря на упадочническую внешность, Валечка была переполнена самым задорным оптимизмом. Строила гнездо. На ее помятом лице бушевал восторг.

— И квартира есть, и Петька, и работа тихая — видал красоту, а?.. Живем!

Она подбросила двухкопеечную (шла звонить) и подмигнула:

— Пока!

Я поднялся наверх, но Веры там не нашел. Я оглянулся — Вера шла навстречу; она тут же на меня набросилась:

— …Видела, видела — ты сидел в углу, когда я загоняла этих болванов на лекцию.

— Здравствуй прежде всего.

— Здравствуй. И прибереги свою вежливость для семьи. Для домашних.

— Почему?

— Им нужнее.

Вера нервничала. Она знала, что я видел и уж конечно понял ту сцену, где ей дали щелчка. И не хотела сейчас выглядеть несчастненькой.

— Ну что Оконников? — спросила она.

— Нет его.

— Как нет?

— В городе его нет — уехал. Я много раз звонил им домой.