Он хотел — и это был именно его почерк, небрежный и крупно-размашистый почерк Старохатова, — он хотел, чтоб она сама ушла. Чтоб сама дозрела. Чтоб сама поняла.

И вот я входил в их распрю, так сказать, под самый занавес. Я входил с холодком. Эти подслушанные его телефонные разговоры (в пересказе Веры — мы сидели с ней в кафе, на столе арбуз и две чашки кофе, как у киношников) меня, ей-богу же, не задели за живое. И оскорбительного в этих разговорах я не нашел. Что такое телефонный треп, знает всякий. А Старохатов был широкой натурой и вполне мог такие слова, как «глупышка», «выгоню» и подобные, нанизывать одно за одним просто так, от собственной широты и размашистости. Разговора ради.

И еще. С моей стороны тут оказалось не только желание помочь Вере.

Мы сидели с Верой в угловой харчевне — арбуз и две чашки кофе на столе. А за окном, я видел, копошилась ворона и долбала носом что бог пошлет. Вот именно: что послали ей случай и люди.

— Если б знать наверняка, — рассуждала Вера в ту минуту, — если б знать, обобрал он Колю или не обобрал.

Я смотрел в окно.

— А ты как думаешь — он обобрал? — спросила она.

— Не знаю.

— Ну, прикинь, подумай, предположи — нужны ему деньги?

— Кому они не нужны.

— Нет, Игорь, я не о том. Я понимаю. Но ведь уважаемый и известный человек — зачем ему обирать Колю?..

Вера рассуждала, предполагала, а я смотрел на ворону, которая долбала клювом здесь и там. Искала, что ли. Да, ворона искала. И тут будто бы искорка вспыхнула, сработал некий внутренний механизм, и во мне возникло оно самое — любопытство.

* * *

А потом я сидел в прохладе и пустоте бывшего Дома кино и ждал. Вера копалась в своих голубых книжицах и наконец отыскала адрес родичей Коли, к которым он поехал за ранней антоновкой, — она протянула мне аккуратный листочек бумаги:

— Вот.

Глава 5

В руках у меня был портфель, в портфеле две бутылки вина. Мы были дружны с Колей: в меру, конечно, как и все, что бывает с нами в уже не юном возрасте. Друзья в меру. Тем не менее я давно его не видел, и если уж я к нему ехал, то ехал как к другу. У какого-то занумерованного столба электричка присвистнула, дернула — по составу проползла судорога. Мои бутылки громыхнули, и люди вокруг заулыбались, потому что тайны портфеля больше не существовало, а это всегда греет сердце попутчиков.

За окнами проплывали озера.

В деревне я без труда отыскал богатую и видную избу его родичей, — я спросил, где Коля, и они сказали, что он в роще.

— Где?

— А вот там.

Он лежал на самой опушке, блаженствовал, кейфовал — руки под голову, глаза воткнул в небо, а рядом в пучках желтевшей травы валялись какие-то книжки. Коля был разморен лесом, вял, расслаблен, но его вполне хватило, чтобы обрадоваться и даже замахать руками. Портфель был со мной, одну бутылку решено было распить тут же. Закусывали спелым горохом — клин поля выходил прямо к опушке, как по заказу. Мы болтали, а солнце садилось; мы открыли и вторую бутылку, потому что лучшей минуты, чем закат, все равно не жди.

Когда-то Коля Оконников кончал Институт архитектуры. И шесть лет работал по специальности, все честь честью. Потом увлекся кино. Закончил Мастерскую и теперь время от времени сочинял сценарии и бранил режиссеров, если фильмы получались серые.