Вплоть до вечера люди Чайна тауна продолжали обсуждать случившееся за день. Ведь до этого случая полиция никогда не вмешивалась в жизнь квартала лишь бы никоим образом не затрагивать белых напрямую. Среди американских властей наблюдалась особая терпимость к «обычаям жёлтолицых», как они сами охарактеризовывали определённого плана людей. Никто не утруждал себя попытками выяснить что либо о курильщиках опиума, об игорных домах, а уж менее того и о девочках рабынях, считающихся лишь очередной из форм царящего среди небожителей преувеличенного растления наравне с употреблением в пищу по особому приготовленных собак под соевым соусом.

Единственным человеком, выказывающим не удивление, а, скорее, снисхождение был Тао Чьен. Знаменитый чжун и вот вот стал бы жертвой пары драчунов, работающих на одного из одноруких в ресторане, где он сам вместе с внучкой всегда обедал. Но как раз в этот момент мужчина решил выступить с речью и причём достаточно громко, так, чтобы быть непременно услышанным даже среди устроенного в помещении шума. Он высказал своё удовлетворение от того, что городские власти, наконец то, вмешались в дело, касаемое китайских куртизанок. Хотя большинство кушающих за другими столами и считало, что в практически состоящем из мужчин населении девочки рабыни – непременная статья городских расходов, они и сами выступили вперёд с тем, чтобы поддержать и защитить Тао Чьена, бывшим самой уважаемой личностью в обществе. И если бы не своевременное вмешательство хозяина ресторана, дело бы дошло до настоящей потасовки. Возмущённый, Тао Чьен удалился оттуда, уводя за руку внучку, а в другой неся завёрнутый в кусок бумаги обед.

Возможно, от произошедшего в борделе эпизода и не было бы особых последствий, если двумя днями позже не повторилось бы нечто похожее разве только на другой улице. Те же самые миссионерки пресвитерианки, уже известные нам журналист Джекоб Фримонт и трое ирландских полицейских, ныне приведших с собой для большей защиты ещё четырёх офицеров с двумя крупными и храбрыми собаками, то и дело рвущимися со своих цепей. Вся операция длилась лишь восемь минут, за которые Дональдина и Марта успели увести с собой семнадцать девочек, двух пособниц, парочку драчунов, а также нескольких клиентов, которые, хватаясь за брюки, спешно уносили оттуда ноги. Слух о том, будто бы намечается осуществление пресвитерианской миссии и повсеместное установление правления ненавистных людишек, разнёсся по Чайна тауну, точно порох, достигнув и грязных комнатушек, где отчаянно пытались выжить несчастные девушки рабыни. Впервые в их жалких жизнях появился слабый проблеск надежды. Ни к чему так и не привели угрозы избить их палками при проявлении малейшего сопротивления со стороны девушек либо же рассказываемые им устрашающие истории о том, будто их заберёт белая нечисть и станет высасывать у бедняжек кровь. Ведь с этого момента девочки всеми силами искали способ поставить в известность о происходящем миссионерок и, в особенности, о том, что касается недель, когда участились налёты полиции, которые подробно освещались в публикуемых в газетах статьях. На этот раз издевательское перо Джекоба Фримонта окончательно завязало с положительными известиями, решив как следует встряхнуть сознание горожан выразительной и, несомненно, трогающей сердца речью об ужасной судьбе малолетних девочек рабынь, которую те испытывают на себе в полной мере в самом сердце Чайна тауна.

Спустя непродолжительное время уже старый журналист в любом случае неизбежно бы умер, так и не удосужившись оценить воздействие на общество, что не могли не оказать его собственные статьи. А вот Дональдина и Марта, напротив, собственными глазами рано или поздно увидят результат его рвения. Только по прошествии восемнадцати лет, путешествуя по Сан Франциско, познакомилась с ними и я; на лицах женщин всё ещё сохранилась приятного оттенка розоватая кожа, а во взгляде чувствовался тот же мессианский пыл.