|
Но я был поглощен мыслью о более возвышенном страдании - о страдании женщины, у которой судьба отнимала ее последнюю любовь. И потому я предоставил старой служанке изливать свое горе потоком прозопопей и вышел, унося драгоценную переписку (мой однодневный друг тщательно запечатал ее). Замок, в котором жила графиня, находился в восьми лье от Мулена, и чтобы добраться до него, нужно было еще проехать несколько лье по имению. Мне было нелегко в те дни исполнить возложенное на меня поручение. Вследствие стечения некоторых обстоятельств, останавливаться на которых бесполезно, у меня нашлось ровно столько денег, сколько нужно было, чтобы доехать до Мулена. Однако, воодушевленный энтузиазмом юности, я решил пройти весь путь пешком и при этом идти с такой скоростью, которая позволила бы мне опередить дурные вести, хоть они и славятся быстротой своего распространения. Разузнав кратчайшую дорогу, я шел бурбоннезскими тропинками, и с таким чувством, словно нес мертвеца на своих плечах. По мере того, как я приближался к замку Монперсан, мое странное путешествие все более и более пугало меня. Воображение рисовало мне тысячу романических фантазий. Я представлял себе все те положения, при которых могла бы состояться моя встреча с графиней де Монперсан, или - подчиняясь поэтике романов - с той Жюльеттой, которую так горячо любил юный путешественник. Я готовил остроумные ответы на ожидаемые мною вопросы. На каждом повороте лесной опушки, в каждой лощине, куда опускалась дорога, повторялась та сцена из комедии, в которой Созий рассказывает о битве своему фонарю. К стыду моему, я думал сначала лишь о своих манерах, о своем остроумии, о той ловкости, которой хотел блеснуть; но когда я был уже в окрестностях замка, страшная мысль пронзила мою душу, как молния бороздит и разрывает пелену серых туч. Какая ужасная весть для женщины, которая ценою бесчисленных усилий ввела, не нарушая приличий, своего юного возлюбленного к себе в дом и теперь, вся поглощенная мыслью о нем, с часу на час ждет несказанных радостей! Наконец какое-то жестокое милосердие заключалось в тяжелой обязанности быть вестником смерти. И я ускорил шаг, увязая в грязи местных дорог. Вскоре я достиг просторной каштановой аллеи: в ее глубине, подобно ясным, фантастическим контурам неких коричневых туч, вырисовывались на фоне неба массивные очертания замка Монперсан. Подойдя к воротам замка, я увидел, что они открыты. Это неожиданное обстоятельство разрушало все мои планы и предположения. Тем не менее я храбро вошел во двор. Тотчас по бокам моим очутились две собаки и залились звонким лаем, как истые деревенские псы. На шум выбежала служанка. Услышав, что я хотел бы увидеть графиню, она показала мне рукой на массивы английского парка, змеившегося вокруг замка, и ответила: - Госпожа вон там. - Спасибо! - сказал я иронически. Это “вон там” могло стоить мне двухчасового блуждания по парку. Тем временем появилась миловидная, кудрявая девочка, с розовым поясом, в белом платьице и пелеринке со складками. Она слышала вопрос и ответ, либо догадалась о них. Увидев меня, девочка скрылась, крикнув тоненьким голоском: - Мама, какой-то господин хочет тебя видеть! А я последовал за нею, наблюдая, как мелькает и подпрыгивает на поворотах аллей ее белая пелеринка, которая, подобно блуждающему огоньку, указывала мне дорогу. Буду откровенным до конца. У последнего куста аллеи я поднял воротник, почистил свою дешевую шляпу и панталоны обшлагами сюртука, сюртук - рукавами, а рукава - друг об друга. Затем я тщательно застегнул сюртук, чтобы показать оборотную сторону отворотов, - она всегда кажется немного новее, чем лицевая сторона; наконец я артистически вычистил сапоги травой и спустил на них панталоны. Приукрасив таким гасконским способом свою наружность, я надеялся, что уже не буду принят за рассыльного субпрефектуры; но теперь, переносясь мыслью к этому часу моей юности, я порой сам смеюсь над собой. |
