|
- Сударь! Сударь, отвечайте! - воскликнула она. - Да, сударыня. - Это правда? О, скажите мне правду, я в силах услышать ее. Скажите! Эта неизвестность мучительнее всякого горя. В ответ у меня выступили слезы, так непередаваем был голос, произнесший эти слова. Со слабым криком она прислонилась к дереву. - Сударыня, - сказал я ей, - вот ваш муж. - Разве есть у меня муж! С этими словами она кинулась прочь и исчезла. - Пора! Обед стынет! - воскликнул граф. - Идемте, сударь. Я последовал за хозяином дома. Он провел меня в столовую; там, на столе, накрытом со всей той роскошью, к которой приучил нас Париж, был уже подан обед. Было накрыто пять приборов: приборы супругов и их маленькой дочери, мой прибор, который должен был быть его прибором; последним был прибор одного каноника из Сен-Дени, который, прочтя предобеденную молитву, спросил: - Где же наша милая графиня? - Она сейчас придет, - ответил граф. Проворно налив нам супу, он доверху наполнил свою тарелку и с изумительной быстротой опорожнил ее. - Ого, племянник! - воскликнул каноник. - Будь здесь ваша жена, вы проявили бы больше благоразумия. - Теперь папе будет нездоровиться, - сказала с лукавым видом девочка. Вскоре после этого оригинального гастрономического эпизода, в ту минуту, когда граф проворно разрезал поданную дичь, вошла горничная и сказала: - Месье, мы нигде не можем разыскать мадам. При этих словах я резким движением поднялся с места, боясь, не случилось ли несчастье. Опасения так живо отразились на моем лице, что каноник последовал за мною в сад. Муж, из приличия, дошел до двери. - Останьтесь! Останьтесь! Не беспокойтесь! - крикнул он нам. С нами он, однако, не пошел. Каноник, горничная и я обошли тропинки и лужайки парка, зовя, прислушиваясь и тревожась тем более, что я сообщил моим спутникам о смерти молодого виконта. На бегу я рассказал им, при каких обстоятельствах произошло это роковое событие, и заметил при этом, что горничная чрезвычайно привязана к своей госпоже: она гораздо живее каноника почувствовала тайные основания моего страха. Мы отправились к прудам, мы обшарили все уголки и нигде не нашли графини или хотя бы ее следов. Наконец, на обратном пути, проходя вдоль стены, я услышал глухие, подавленные стоны, доносившиеся из какого-то строения вроде риги. На всякий случай я вошел туда. Мы увидели Жюльетту: движимая отчаянием, она инстинктивно зарылась в сено и, повинуясь чувству неодолимой стыдливости, спрятала в него голову, чтобы заглушить вырывавшиеся у нее ужасные крики. Она рыдала, плакала, как ребенок, но плач ее был более раздирающим, более жалобным, чем плач ребенка. Ничего больше не оставалось у нее в мире. Горничная приподняла свою госпожу - та не сопротивлялась с вялым безразличием умирающего животного. Не зная, что сказать, служанка повторяла: - Идемте, госпожа, идемте. Старый каноник спрашивал: - Да что с ней? Что с вами, племянница? Наконец с помощью горничной мне удалось перенести Жюльетту в ее комнату, Я настойчиво посоветовал наблюдать за нею и объявить всем, что графиня больна. Затем мы с каноником спустились в столовую. Мы уже довольно давно покинули графа, я вспомнил о нем, только проходя по галерее, и мысленно подивился его равнодушию. Мое удивление еще более возросло, когда я увидел, что граф сидит с философским хладнокровием за обеденным столом: он съел почти весь обед - к великому наслаждению дочери, улыбавшейся при виде того, как отец нарушает все предписания ее матери. |
