— Давайте выключим свет, не возражаете? — предложил всем Скотт. — Надо беречь батарейки. Итак, нам пришлось преодолеть серьезные препятствия. Но нас еще ждет их немало. Я принял решение устроить очередной короткий привал. Удастся кому-то вздремнуть — будет просто здорово. Не включайте фонари. Потом они пригодятся. Я сам скажу, когда отправимся дальше. А теперь отдыхайте, постарайтесь заснуть, если сможете…

Никто из присутствующих, кроме Шелби и, возможно, Рого, не представлял себе, какое необыкновенное восхождение ожидает их впереди. Но все понимали, что на месте оставаться нельзя, нужно двигаться дальше, к конечной цели. А как и когда — в этом они положились на священника. Его голос всякий раз успокаивал их и вселял в их души надежду. Члены команды разбились на небольшие группы и легли на маслянистую сталь платформы. Темнота была им на руку. На все, что творилось вокруг, смотреть не стоило. А что, если темнота останется навсегда?.. Ну, об этом им даже думать не хотелось.

Невеселые мысли бродили в головах усталых путников. Смерть неминуема, ее приближение очевиднее с каждой минутой. Перевернутое судно не может оставаться на поверхности слишком долго. Рано или поздно оно погрузится на морское дно. Так, может быть, и не стоит карабкаться в полутьме, спасая свою жизнь? Это ведь так глупо. Словно мы безмозглые насекомые, муравьи, ведомые вперед инстинктом. И все же люди продолжали сопротивляться судьбе. Волна гордости за себя и своих товарищей, отчаянно борющихся за существование, захлестнула Мюллера. Но оптимизма хватило ненадолго, и им вновь завладели мысли о том, как жалки, тщетны и бессмысленны их попытки пробраться к обшивке парохода. Что же осталось в его жизни? Только Нонни. Жизнь по ту сторону корабля казалось такой далекой и нереальной, что о ней и думать было странно.

Нонни и Мюллер расположились чуть поодаль от остальных членов отряда, поближе к тому месту, откуда все они недавно вынырнули. Хьюби хотелось сейчас потесней прижаться к ее телу и полежать вот так рядом, тихо и спокойно, наслаждаясь ее близостью. Похоже, девушка догадалась о его желании, потому что сразу же пододвинулась к нему и прошептала:

— Давай потискаемся?

И хотя ее слова звучали слишком вульгарно, Мюллер не смог ей отказать.

Он обнял ее, и Нонни негромко произнесла:

— Знаешь, а я тебя люблю. А ты? Ты меня хоть чуточку любишь?

— Да.

— Я никогда раньше ничего подобного не испытывала. Сейчас все по-другому. Я ужасно тебя люблю.

Но то удивительное чувство, которое испытывал Мюллер к этой наивной девушке, нельзя было выразить так банально. Он не хотел, чтобы она говорила о любви словами, казавшимися сейчас избитыми, слишком знакомыми и произнесенными уже сотни раз. Бессмысленным набором звуков, которые запомнил попугай. Или компьютер, ответивший на поданную ему команду и не понявший смысла того, что делает.

Он почувствовал, что девушка, несмотря на жару и духоту машинного зала, дрожит, и зашептал:

— Тихо! Лежи спокойно, сейчас я тебя согрею.

Губы, ледяные, как лед, отыскали его губы и словно прилипли к ним. Вся беззащитность девушки, ее страх и простодушие обнаружились Мюллеру в этом ее порыве. Она была словно маленький обиженный зверек, отыскавший надежное убежище и не желавший с ним расставаться.

— Слушай, а давай сделаем это еще разок, по-быстрому, а?

Ее слова поразили Мюллера. Он-то никогда не занимался любовью, не уверившись прежде, что дверь заперта на замок.

— Здесь?! При всем народе?

— А никто ничего и не узнает. Я буду вести себя тихо. Вот увидишь, я обещаю. Я очень тебя хочу, просто сил нет, как хочу!

— А вдруг кто-нибудь включит фонарь, что тогда?

— Тогда увидят, что ты меня обнимаешь, и только.