Вот я и оставил топорик там, внизу.
— Вот тебе и евреи, — радостно вставила Линда, видно решившая оскорблять и унижать супругов при каждом удобном случае. — Ну, что я говорила?
— При чем тут евреи? — пожал плечами Роузен. — Забыть вещь может любой человек. Особенно, если он сильно взволнован.
— Конечно, Мэнни, — поддержала мужа Белль. — И кстати, ведь тебе никто не напомнил про него. — Затем с удивительной мягкостью добавила: — Если мы будем обижать друг друга, миссис Рого, ничего хорошего из этого не выйдет. Мы те, кто мы есть, точно так же, как и вы есть то, что вы есть. И винить в этом абсолютно некого.
Линда была довольно глупой женщиной и не смогла оценить тонкость высказывания миссис Роузен, но, на всякий случай, уже приготовилась произнести очередную гадость, как в разговор вмешался Майк Рого:
— Я сам схожу за топором, — заявил он.
— Нет, никуда ты не пойдешь! — взвилась Линда. — Это он забыл его, пусть он сам и возвращается.
— Ну, не надо так, крошка моя, — попытался успокоить жену Рого. — Перестань, пожалуйста. Он так быстро все равно не сумеет обернуться. К тому же не забывай, что мистер Роузен — мой старый друг.
Рого, частый гость в магазине Мэнни, всегда с удовольствием вспоминал его гостеприимство. Он повернулся к Скотту:
— Дайте мне веревку.
Скотт передал ему кольцо каната:
— Вы справитесь там один?
— Это из-за глупых анекдотов про тупиц-полицейских вы решили, что у меня нет головы на плечах? — вздохнул Рого и удалился.
— Что ж, а мы пока немного отдохнем, — предложил Скотт и растянулся на полу вдоль труб. — Устраивайтесь поудобней, у кого как получится.
— Мне понравилось, как ты сказал, что мы не оставим здесь Роузенов, — прошептала Нонни, обращаясь к Мюллеру. — Это очень милые люди. Они любят друг друга, это сразу видно. — Она опустилась на колени, и в этот момент полы ее халатика разошлись. Она судорожным движением запахнула его и, вздохнув, пожаловалась: — Мне очень стыдно за то, что я ничего не надела из нижнего белья.
Впервые Мюллер встретился с такой скромной девушкой, хоть и работающей профессиональной танцовщицей, он был растроган. Он чувствовал, что ее скромность истинная, не показная. Так или иначе он сумел по достоинству оценить поведение Нонни. Мюллер улыбнулся и заметил:
— Кажется, я кое-что придумал.
Он отстегнул от брюк подтяжки и передал их девушке со словами:
— Вот, сделайте из них поясок.
— Что вы! — ужаснулась Нонни. — А как же ваши брюки? Они не упадут?
Мюллер довольно похлопал себя по животу.
— Тут есть маленький бочонок, он не позволит, — заявил он. — Подтяжки я ношу не для этого.
— А для чего? — удивилась Нонни.
— Ну, для того, наверное, чтобы забыть о животе. Я тешу себя мыслью, что если бы не подтяжки, то брюки действительно могли бы свалиться. — Он улыбнулся. — Нет-нет, не бойтесь, со мной все будет в порядке.
— Вы такой забавный! — прошептала Нонни и в порыве благодарности обеими ладонями ухватила его руку чуть повыше локтя. И снова Мюллер поймал себя на мысли, что ему приятно ее прикосновение.
Белль, неловко расположившаяся на жестких трубах поодаль от всех остальных, негромко обратилась к мужу:
— Что ты скажешь об этой Линде? Что она такого о себе возомнила? И как он ее терпит? Мне всегда казалось, что полицейские — народ строгий. |