|
Он ходит взад и вперед по разбросанному сену и удостоверяется, что оно уже достаточно провяло и завтра, пожалуй, можно будет приступить к уборке. Подходит к косцам, с удовольствием видит, что к концу вечера и луг будет совсем выкошен. — Старайся, братцы, старайся! — поощряет он мужичков, — ежели раньше выкосите — домой отпущу! Жар помаленьку спадает; косцы, в виду барского посула, удваивают усилия, а около шести часов и бабы начинают сгребать сено в копнушки. Еще немного, и весь луг усеется с одной стороны валами, с другой небольшими копнами. Пустотелов уселся на старом месте и на этот раз позволяет себе настоящим образом вздремнуть; но около семи часов его будит голос: — Готово, Арсений Потапыч! Луг выкошен окончательно; сено тоже сгребено в копны; сердце образцового хозяина радуется. — Спасибо, молодцы! — произносит он благосклонно, — теперь можете свою работу работать! — Уж и трава нынче уродилась — из годов вон! — хвалят мужички. — Да, хороша трава; дал бы только бог высушить да убрать без помехи. Он обращает глаза к западу и внимательно смотрит, как садится солнышко. Словно бы на самом краешке горизонта тучка показывается… или это только так кажется. — Смотри, ребята, как бы солнышко в тучку не село! — беспокоится он. — Помилуйте, Арсений Потапыч! как есть чисто садится! Самый завтра настоящий день для сушки будет! — Ну, спасибо! расходись по домам! По уходе крестьян образцовый хозяин с четверть часа ходит по лугу и удостоверяется, все ли исправно. Встречаются по местам небольшие махры, но вообще луг скошен отлично. Наконец он, вяло опираясь на палку, направляется домой, проходя мимо деревни. Но она уже опустела; крестьяне отужинали и исчезли на свой сенокос. — Бог труды любит, — говорит он и, чувствуя, как всем его телом овладела истома, прибавляет: — Однако как меня сегодня разломало! — Что сегодня больно рано? неужто уж пошабашили? — встречает его Филанида Протасьевна. — Кончили. Устал до смерти. Хорошо бы теперь чайку горяченького испить. — Что ж, можно самовар поставить велеть… — Нет, что уж! не велики бЮра, некогда с чаями возиться. Дай рюмку водки — вот и будет с меня! Пустотелов выходит на балкон, садится в кресло и отдыхает. День склоняется к концу, в воздухе чувствуется роса, солнце дошло до самой окраины горизонта и, к великому удовольствию Арсения Потапыча, садится совсем чисто. Вот уж и стадо гонят домой; его застилает громадное облако пыли, из которого доносится блеянье овец и мычанье коров. Бык, в качестве должностного лица, идет сзади. Образцовый хозяин зорко всматривается вдаль, и ему кажется, что бык словно прихрамывает. — Филанидушка! — зовет он жену, — смотри никак бык-то храмлет! — Ничего не храмлет — так тебе показалось… бык как бык! — успокаивает мужа Филанида Протасьевна, тоже всматриваясь вдаль. — Эй, смотри, не храмлет ли? На этом быке лежат все упования Пустотеловых. Они купили его, лет шесть тому назад, в «Отраде» (богатое имение, о котором я упоминал выше) еще теленком, и с тех пор, как он поступил на действительную службу, стадо заметно начало улучшаться. Через четверть часа стадо уж перед балконом. К счастью, Арсений Потапыч ошибся; бык не только не хромает, но сердито роет копытами землю и, опустивши голову, играет рогами. Как есть красавец! Повторяется тот же процесс доения коров, что и утром, с тою лишь разницею, что при нем присутствует сам хозяин. Филанида Протасьевна тщательно записывает удой и приказывает налить несколько больших кружек парного молока на ужин. Ужинают на воздухе, под липами, потому что в комнатах уже стемнело. На столе стоят кружки с молоком и куски оставшейся от обеда солонины. |
