Злые выходки прошлого

Иная, непривычная реальность глядит из окон квартиры номер четыре на первом этаже девятнадцатого корпуса. Красный флаг замотался мокрым кульком на осеннем ветру. Только что вкопанные бордюрные камни так и стоят как вкопанные. Мура Левшина прошлась по ним, словно по одной половице, ставя впритык стоптанные ботинки с многожды порванными шнурками. В нужде всегда приобретешь сноровку к шнуровке при наличии узлов. На Мурины чулки нашиты фрагменты других чулок, строго того же цвета. Девятилетний гений на малые дела. Легонькая, она взбегает на площадку, будто не марш лестницы одолела, а поднялась на следующую социальную ступень. Звонит в дверь, обитую клеенкой. Открывает ей новая одноклассница Люлька. Сняв подмоченные ботинки, Мура вступает на ковер в большой комнате. По нему ходит гоголем Василий Антоныч Хороводов, директор электролампового завода, недавно переведенный в Москву из Сибири. Подвыпил по поводу октябрьских праздников – святое дело. Танцует перед плечистой женой Ангелиной Серафимовной лезгинку и поет, прищелкивая пальцами: укусила мушка собачку… Ковер расправляет каждую шерстинку и только радуется, когда его топчут. Люлька, широкоплечая, в мать, ведет гостью в свою! комнату. Отучилась уже два месяца в музыкальной школе, играет подруге: наконец настали стужи, во дворе замерзли лужи и, чирикая, детей поджидает воробей. Мура трогает клавишу пальцем и долго слушает звук.

Муре теперь берут заодно с Люлькой билеты на кремлевские елки, она самозабвенно нюхает живую белую сирень у подножья лестницы. Мура растет большеглазой и долгорукой. Люлька – строгая, белолицая. Обе уже по оценке Василия Антоныча невесты. Люлька играет «Благородные и сентиментальные вальсы» Равеля, а не то чтобы мушка собачку. Мура одним пальцем - гей ты, Висла, светит небо в глубине. Люлька всегда в одном и том же платье реглан в продольную полоску. Оно скрадывает плечи и полуторную спину. Мура в самодельном комбинированном, серое с синим, на острых локтях – протекторные лоскуты. Сшито из добросовестно изношенных великоразмерных габардиновых юбок Ангелины Серафимовны. Такими девушки появляются в кадре и остаются в нем надолго, не меняя причесок, сохраняя выраженье лиц. Вот повернулись к нам спиной. В энергетическом институте у стенда ищут в списках поступивших свои фамилии. Левшина Мария Александровна… Хороводова Людмила Васильевна… Невидимый страж отворил им двери. Уходят – две такие разные фигуры, четкие в лучах, исходящих от неведомого блистающего мира.

Нет, в коридорах института сумрачно. Идет сентябрь пятьдесят шестого года прошлого века. Молодые люди ходят неслышной походкой. Мура толкает Люду локтем возле доски почета. – Это мамин двоюродный брат… читай: доцент Владимир Сергеич Кузьмищев. – Ну, дела… он не знал, что ты сюда поступаешь? – Мы не общаемся… мама не говорит, почему… всё секреты…

Назавтра Мура приносит шарж на пожелтевшей, порванной по сгибу бумажке. В тридцать пятом году длинноногий Володя Кузьмищев провожает на вокзал восемнадцатилетнюю кузину Татьяну. Несет на плече плетеную корзину-чемодан, перевязанную веревкой. Тата семенит сзади в ботиках на кнопке. Приносит и фотографии. Татьяна Константиновна в восемнадцать лет – вылитая Мура. То есть Мура вылитая мать. Владимир Сергеич в девятнадцать. Нервное худое лицо, почти мальчишка. А вот и он идет навстречу по коридору – и худой, и нервный, и длинноногий, и с проседью. Поймав взгляд Муры, замирает, как бордюрный камень, вкопанный около Люлькиного дома. Подлое прошлое, ты не отпускаешь ни в пятьдесят шестом году, ни в две тысячи четвертом. Ни меня, ни Владимира Сергеича Кузьмищева. Ни тебе примиренья, ни согласия.

Не ждал, не думал, не гадал, что жизнь обойдет по кругу.