– Закрой рот и поклонись, – прошелестел голос Туки. Когда это было сделано, он повел Тревельяна мимо танцующих девушек к скамье, где сидели восемь рапсодов. Другие скамьи окружали арену и были заполнены избранной публикой – нобили, горожане, певцы, которым не выпала удача принять участие в турнире; всего человек триста. Между ними сновали служители с подносами, и слышался протяжный звон монет. При появлении Тревельяна зазвенело громче.

    – Делают ставки? – спросил он у Туки.

    – Еще какие! Это самое притягательное – угадать, кого Арьена уложит к себе в постель. Гляди-ка, на подносах уже горы серебра! А у тех, кто собирает с богатеев, – сплошное золото! Кстати, седьмая часть идет Сестринству.

    – Неплохая коммерция, – заметил Тревельян, добравшись до своих коллег-соперников. – Приветствую вас, братья. Ваша кровь – моя кровь.

    Рапсоды ответили дружным хором и потеснились, освобождая место на скамье. Все, как на подбор, бравые молодцы, двое из Семи Провинций, один северянин, остальные – люди западной расы, смуглые и светловолосые. Глядели они на Тревельяна с любопытством, но без неприязни, а он смотрел только на прекрасную Арьену. В какой-то миг их взгляды встретились, и Тревельяну стало ясно: если он выиграет в этом турнире, то без награды не уйдет. Это ломало его планы, но стоило ли из-за них лишаться маленьких человеческих радостей?

    Командор был того же мнения. Пока представляли рапсодов и объявляли условия состязания, он призывал Тревельяна постоять за честь Земли и выиграть оба поединка, в зале и в постели. «Не посрами фамилии, малыш, – беззвучно шептал он под черепом. – Десант не сдается и не отступает! Штурм унд дранг! Но пасаран!» Тревельян велел ему заткнуться, и в этот миг Арьена плавно повела рукой.

    – Первая песня! – громко объявил герольд, и в зале воцарилась почтительная тишина. – Песня о красоте цветов, прелести залитого солнцем луга, лесной тишине и прохладе, грозном могуществе гор и звоне ручьев. Достойный Фантаур из Нижнего Понса! Мы слушаем тебя.

    Фантаур не произвел впечатления и был награжден редкими одобрительными криками. Играл он неплохо, но голос оказался слабоват, а сочинение его о медоносных бабочках, пустившихся в брачный полет, отдавало конъюнктурщиной. Что до своих песнопений, то в них Тревельян был уверен. Его творческий запас включал шотландские баллады и русские романсы, песни Китая и Франции, Германии и Индии, африканские напевы и творения бардов двадцатого века. Все это, тщательно отобранное и переведенное на местные языки, адаптированное к осиерской музыкальной традиции, было заложено в его память под гипноизлучателем. При случае он мог спеть за Эдит Пиаф или Карузо, а то и за целый древний ансамбль вроде «Битлз» или «Аббы». Конечно, в силу своих вокальных возможностей.

    Его очередь была последней, что позволяло прикинуть силы конкурентов. Пожалуй, в первой семерке лишь Хиджи-Дор Звонкие Струны представлял проблему, но потягаться с ним на равных Тревельян бы смог: Хиджи-Дор играл великолепно, однако его мощный бас казался не слишком пригодным для нежной лирической песни. Да и внешность не подходила – Хиджи-Дор был мускулист, с могучей грудью и гривой темных растрепанных волос, торчавших во все стороны. Он, вероятно, это учитывал и спел о буре над Кольцевым хребтом, о раскатах грома, блеске молний и ярости стихий.