Василий Головачев. ПосланникСпасатели Веера - 1
Двадцатый век… еще бездомней, Еще страшнее жизни мгла. (Еще чернее и огромней Тень Люциферова крыла.) А. Блок
Мир — бездна бездн! И. Бунин
Никита всей грудью вдохнул прохладный вечерний воздух: самый длинный июньский день закончился, прошел дождь, смыв жару и духоту, и парк был напоен ароматами цветов и трав. — Вздыхаешь так, будто потерял что, — заметил спутник, головой едва доставая Никите до подбородка. — Или устал? Но танцевал ты сегодня блестяще! Я бы даже сказал — на пределе. Конечно, я не эстет, но, по‑моему, такой танец требует не только мастерства, но высочайшей культуры движения, исключительной пластики и координации. Ты поразил всех, в том числе и меня. Уж не прощался ли с группой? Никита искоса глянул на товарища, освещенного рассеянным светом недалекого фонаря. Тоява Такэда, Толя — как его звали все от мала до велика. Тридцать два года, отец японец, мать русская. От отца нос пуговкой, раскосые глаза‑щелочки, черные блестящие волосы, невозмутимость и сдержанность, от матери большие губы, широкие скулы и застенчивость, несколько странная для мужчины и бойца. Инженер‑электронщик, кандидат технических наук. «Черный пояс» айки‑дзюцу. Коллекционер старинного холодного оружия и философских трактатов древности. И рядом Никита Сухов, Ник или Кит, или просто Сухов — акробат, гимнаст, танцор‑солист в труппе шоу‑балета. М‑да… Никита вспомнил, как они познакомились. Раз в неделю, по субботам, он ходил вместе с приятелем в банюсауну на Кривоколенном. На этот раз приятель — сосед по лестничной клетке — уехал в командировку, и Сухову пришлось идти одному. Банщик, сориентировавшись, впустил кого‑то из своих знакомых, и этим знакомым оказался Тоява Оямович Такэда. Когда Никита, дважды пройдя сухую и мокрую парилки, блаженствовал в бассейне, к нему по бордюру подошел невысокий, по сравнению с акробатом, тонкий, худощавый, но весь перевитый мышцами‑канатами, молодой японец, в котором явно текла и европейская кровь. — Извините, — вежливо сказал он, опускаясь на корточки. — Меня зовут Толя. — По‑русски он говорил без акцента. — А вас? — Сухов. — Никита приоткрыл глаза, стоя в воде по грудь. — Фамилие такое. По паспорту я Никита Будимирович. Правда, все привыкли звать меня просто Сухов. Новоявленный знакомец тихо рассмеялся. — Да и меня в общем‑то зовут иначе: Тоява Такэда. Толя — это уже русифицированный вариант. Я вас видел здесь дважды, но разглядел одну деталь только сейчас. — Какую? — Сил у Никиты хватало только на краткие реплики. Толя коснулся пальцем плеча Никиты: там красовались рядом четыре родинки, каждая из которых напоминала цифру «семь». — Divini nurneri. — Что? — С латыни — священные числа. Дело в том, что я немного увлекаюсь эзотеризмом и математикой Пифагора, а он об этих числах написал целый трактат. — Ну и что? Японец протянул руку вперед, и Никита увидел на предплечье три таких же, как у него, родинки, но похожие на цифру «восемь». — Три восьмерки — это по Пифагору знак великого долга, — продолжал Толя мягко. — А ващи четыре семерки — знак ангела. Люди с таким знаком умирают в младенчестве, а если живут, то им постоянно угрожает опасность. С Никиты слетела дрема, парень его заинтересовал. — Насчет ангела я с вами согласен, мама говорила мне то же самое. А вот насчет опасности… Вы что же, всерьез в это верите? В мистику? — В мистику — нет, в магию цифр — да… Так они познакомились год назад и стали друзьями, хотя Толя был старше Никиты на шесть лет. |
