— Ну и судьбу ты мне накаркал… вассал.

— Старый ворон не каркнет даром. Ну что? Решено?

— Мне надо попрощаться с… Ксенией. — Имя девушки Сухов выговорил с трудом. — Понимаешь? Или нельзя?

В прихожей раздался звонок. Никита подскочил, с испугом глянув на друга, который рассматривал перстень, подмигивающий зеленым зрачком.

— Иди, прощайся, — вздохнул Толя. — Видимо, вы с ней одного поля ягоды. Это Ксения.

Никита вихрем промчался по комнате, открыл дверь и встретил улыбку художницы, одетой по‑дорожному. У ног ее стояла огромная сумка.

— Вот и я, — сказала она певуче. — Не выдержала. Толя будет ругаться…

Больше она ничего не успела сказать, потому что Никита уже целовал ее в губы.

Похоронная процессия была не очень большой и шла недолго: от подъезда дома, в котором жил погибший, до автобуса‑катафалка с черной траурной лентой насчитывалось всего полсотни шагов.

Хоронили двоих: молодого парня, бывшего акробата и танцора, и его друга, бывшего инженера‑электронщика. Одному едва исполнилось двадцать шесть лет, второму тридцать два. Правда, увидеть, какими они были, не представлялось возможным: хоронили их останки, завернутые в белое полотно. Оба погибли в автокатастрофе — их машина врезалась на повороте в дерево и загорелась, так что опознать их по лицам было невозможно, разве что по личным вещам, да мать более молодого узнала сына по родинкам на плече.

На кладбище, пока произносили прощальные речи представители делегаций театра, в котором выступал танцор, спортивного комитета и Института электроники, где работал инженер, к одному из рабочих похоронной команды подошел пожилой лысоватый мужчина с брюшком; он бродил среди могил, когда привезли погибших.

— Кого хоронят?

Рабочий, молодой, загорелый, в черной рубашке, разматывающий длинное полотенце, оглянулся.

— Говорят, какого‑то мастера спорта по акробатике и его друга‑японца.

— Молодые?

— Да кто их знает, отец. Говорят, молодые, разбились на машине и сгорели.

— А как их опознали?

Рабочий пожал плечами.

— Что за интерес, отец? Опознали, иначе не хоронили бы. Да и кто мог ехать в машине спортсмена, кроме него самого?

— Ну, угнал кто‑то…

— А ты часом не из милиции, папаша? Так их спецы уже провели расследование. — Парень отошел к гробам, возле которых стояли родственники погибших, человек двадцать.

Пожилой мужчина проводил его взглядом, долго смотрел на гробы, на которых заколачивались крышки, и тихонько отошел к деревьям у прохода. К нему подошел еще один мужчина, совсем старик, они поговорили о чем‑то, а затем вдруг начали оглядываться в недоумении, будто не понимая, как и зачем сюда попали. Они приходили в себя долго, в течение всей церемонии, и по их лицам было видно, насколько они удивлены и напуганы. Правда, за ними никто не наблюдал.

Похороны закончились. Гробы закопали, на холмиках установили обелиски с крестами, обнесли оградой. Близкие родственники погибших сели в микроавтобус и уехали, за ними потянулись автобусы с похоронной делегацией. Кладбище в этом неуютном уголке, с готовыми ямами для очередных умерших, опустело. А затем к свежим могилам подошел человек в странном зелено‑сером с разводами комбинезоне, огромный, широкий, с бледным лицом и бездонно‑черными глазами. Постоял в задумчивости у могил, пристально глядя на обелиски с фотографиями похороненных, и тяжело, но бесшумно, канул в заросли за оградой. На свежей земле у ограды остался отпечаток его ботинка: рифленая подошва и в центре вдавленный трезубец.

Через час после окончания похорон в квартиру к матери более молодого из погибших Никиты Сухова позвонил тот же человек в пятнистом комбинезоне, с черным чемоданчиком в руках.