Каждый день Йонни тушил лесные пожары, и каждый день новости по телевизору становились страшнее; по вечерам Ханна притворялась, что все в порядке, но дети засыпали в слезах, а ночью она в одиночестве корчилась от страха перед кухонным окном. Наконец он вернулся домой – возможно, прошла лишь неделя, но казалось, будто два года; он был изможденный и такой грязный, что так никогда и не смог отмыть до конца копоть, въевшуюся под кожу. Ханна видела из окна, как Йонни оставил машину на перекрестке и шатаясь проделал остаток пути до дома пешком – ей почудилось, что в любой момент он может рухнуть, превратившись в кучу пыли. Она побежала к двери, но дети уже увидели папу в окно, слетели по лестнице и столпились перед выходом из дома, спотыкаясь друг о друга и закрывая ей путь. Она стояла у окна, глядя, как они бросились на отца и повисли на его огромном туловище, как обезьянки: Тобиас и Тед обнимали его за шею, Тесс взгромоздилась на спину, а малыш Тюре сидел у него на руках. Отец, чумазый, потный и невероятно уставший, вошел в дом, держа на себе всех четверых так, будто они ничего не весили. Ночью он положил себе на пол матрас в комнате Тюре, но остальные дети тоже притащили матрасы туда же, и только на четвертую ночь Йонни вернулся к Ханне. Наконец она почувствовала, как он обнимает ее, и смогла вдохнуть запах его рубашки. В последнее утро она так извелась от ревности к собственным детям, так злилась на себя и так устала сдерживаться, что швырнула проклятую вазу об пол.

Пока Ханна склеивала ее заново, никто не решался с ней заговорить. Затем муж, как обычно, сел на пол у ее ног и прошептал: «Не сердись на меня, я не выношу, когда ты на меня сердишься». Треснувшим голосом она ответила: «Это был не твой пожар, дорогой, горело даже не в нашем городе!» Йонни осторожно наклонился, так что она почувствовала его дыхание на своих ладонях, поцеловал их и сказал: «Все пожары – мои». Как она ненавидела и боготворила этого идиота. «Твоя единственная работа – возвращаться домой. И точка», – напомнила она. А он улыбнулся в ответ: «Разве я ее не выполнил?» Ханна со всей силы вмазала ему по плечу. Она встречала много идиотов, которые исповедовали принцип «первыми бросаться в огонь и спасать других», но ее идиот был из тех, кто так поступал. Каждый раз, когда Йонни уходил на работу, у них начинался один и тот же скандал, потому что каждый раз она злилась на себя за то, что ей страшно. Скандал всегда кончался одинаково: она что нибудь разбивала. В тот раз это была ваза. В этот – костяшки собственных пальцев. Когда началась буря и он ринулся заряжать телефон, она ударила кулаком по мойке. А теперь растирала руку и ругалась. Потому что и хотела, чтобы он уехал, и была из за этого в бешенстве.

Йонни вошел на кухню, и Ханна почувствовала, как его борода щекочет затылок. Он воображал себя крутым и суровым, а на самом деле был самым нежным на свете, поэтому никогда не кричал на нее в ответ. Буря стучала в окно, оба знали, что скоро зазвонит телефон и ему придется уехать, а она опять будет злиться. «Будь начеку в тот день, когда она перестанет злиться, – это значит, она тебя разлюбила», – сказал отец, когда Йонни с Ханной поженились. «Берегись, у этой женщины фитиль длинный, зато и пороха много!» – смеялся отец в другой раз.

Возможно, Ханна замужем за идиотом, но и сама не сахар, характер такой, что иногда она доводит Йонни до ручки, а от постоянного бардака в доме у него просто голова идет кругом.