Этот процесс творческого противостояния диктатуре продолжает расширяться и углубляться. Недавно, например, группа московских писателей (Василий Аксенов, Андрей Битов, Фазиль Искандер, Евгений Попов и другие) составила альманах „Метрополь" и, получив отказ в его публикации на Родине напечатала его за рубежом, чем как бы перебросила мост между официальной и самиздатовской литературой.

Сейчас русская литература переживает в своем развитии очередной поворот: часть писателей (как уже было однажды, но в совершенно иных условиях) во главе со своим бесспорным лидером Александром Солженицыным оказались за рубежом. И снова, как это было на родине, наше духовное самосохранение, неистребимость нашей связи со средой, которая нас из себя выделила, наша принадлежность к отечественной культуре, наконец, зависит сейчас не от некой политической или организационной сплоченности, а прежде всего от личной, индивидуальной воли каждого из нас к духовному и человеческому Сопротивлению. Сумеем ли мы выстоять в непривычной для себя обстановке, то есть вне стихии родного языка, вне атмосферы понятной нам социальной среды, покажет ближайшее будущее. Как говорится, да поможет нам Бог!

Но являясь эмиграцией литературной, духовной, культурной, назовите как хотите, мы, тем не менее, хотим того или не хотим являемся для окружающих также, если не в первую очередь, эмиграцией политической, что в свою очередь ставит перед нами проблему гражданского существования за пределами своей страны.

„Мы не в изгнании, мы - в послании", - сказала как-то большая русская поэтесса, и в том, как каждый из нас понимает это самое „послание" заключено зерно внутреннего, а подчас и внешнего конфликта в нашей среде.

Противостояние диктатуре в России начиналось с мучеников-одиночек, но их влияние на последующие литературные поколения оказалось настолько духовно радиоактивным, что в результате в нашей стране сложился, если так можно выразиться, генетический тип писателя, который противостоит насилию не потому, что сознательно выполняет героическую миссию, а потому, что иначе он просто не мог бы жить, ибо хочет остаться личностью, Человеком.

МЕТРОП О ЛЬ ИЛИ МЕТР О ПОЛЬ

Толки и кривотолки вокруг этого необычного сборника кружились сравнительно долго. Говорилось всякое, но у подлинного искусства есть одно упрямое свойство: оно самоочищается от околичного суесловия безо всякой помощи со стороны, силою собственного значения.

Признаться, я тоже начал свое знакомство с „Метрополем" в некотором предубеждении: уж больно необычными показались мне как причины его происхождения, так и последствия, грянувшие сразу за его появлением на Западе.

Но по мере чтения все эти суетные соображения стали медленно, но верно отступать на задний план, пока в конце концов не рассеялись вовсе, хотя самое начало и не предвещало больших открытий: расхожий Высоцкий, с расхожими же Рейном и Вознесенским, как всегда манерная Ахмадулина, скроенный по типичным эталонам „Юности" Петр Кожевников.

И вдруг, словно из привычного коридора, сразу, без перехода, неожиданный выход в большой мир, с теплокровно пульсирующим пространством живой жизни под веселым названием „Чёртова дюжина рассказов". И горьковатая подлинность этого жизненного пространства становится для читателя как бы волшебным ключом ко всему сборнику в целом. Мне бы хотелось, чтобы читатель запомнил, затвердил у себя в памяти имя писателя, создавшего этот ключ силою своего воображения: Евгений Попов! Я уверен, что он еще даст о себе знать и более мощно, и более полно.

Поэтому кажется естественным, что вступающий сразу следом за ним Высоцкий так отличается от Высоцкого вначале: мятущийся, трагический, исступленный. Вместе с ним томится и перепадает наше сердце, когда замирает в нем душа от стиснувшего его землю холода („Гололед на земле, гололед…"), вместе с ним лихорадочно ищем выхода из волчьего загона в лесу („Охота на волков"), вместе с ним задыхаемся от тоски („Лукоморья больше нет"), вместе с ним проходим, наконец, сквозь его собственный очищенный катарсис („Протопи ты мне баньку по-белому…").